Хотя у рабби не было четкого распорядка, время для него не тянулось медленно. В каком-то смысле все годы жизни в Барнардс-Кроссинге он тоже сам распоряжался своим временем. Он посещал заседания, решал вопросы в комитетах, давал советы, но все эти дела шли не по расписанию. У него не было определенных часов приема и жесткого режима работы. Поэтому здесь его день не слишком отличался от дней в Барнардс-Кроссинге. Утром он шел в одну из ближних синагог на утреннюю службу, бывало, общался с кем-нибудь из прихожан или даже завтракал с ними в ближайшем кафе. Он знакомился с городом, много читал, причем большое количество книжных магазинов и широкий выбор книг были постоянным источником приятного удивления. И конечно, он работал над своей статьей об Ибн Эзре.
И рабби, и Мириам завели друзей — она в больнице и в ульпане, а он в синагоге. Иногда по вечерам они принимали их у себя или ходили в гости к ним, проводя время, как принято здесь, за чаем, кофе, печеньем и разговорами. Однажды рабби справился с опасениями по поводу движения на дорогах и арендовал машину; они совершили путешествие по Галилее и провели несколько дней в кибуце. На какой-то вечеринке они встретили одного хавера, товарища, который приехал в город по своим кибуцным делам. Его звали Ицикал. Они так и не узнали его фамилию.
— Приезжайте к нам на несколько дней, и вы увидите, как живет настоящий Израиль. Мой ближайший сосед уезжает в отпуск, и вы можете пожить в его доме.
— Но кого мне спросить, когда я приеду?
— Спросите Ицикала — они поймут.
Его сыну, ровеснику Джонатана, разрешили остаться с родителями вместо детского дома, где дети такого же возраста жили вместе, — чтобы Джонатану было с кем играть. Он пришел с отцом на следующий день в пятницу, чтобы отвести Смоллов на завтрак в общественную столовую. Когда они вошли, рабби читал утренние молитвы. Малыш наблюдал за ним широко открытыми от удивления глазами.
— Что он делает, папа?
— Ш-ш, он молится.
— А что это на нем надето, платок и эти ремешки?
— Это талес и тфилин. Помнишь, в твоей книге о войне есть фотография солдат у Стены в такой же одежде?
— Зачем они их надевают?
— Они думают, что это помогает в молитвах.
— Но почему они молятся?
Рабби закончил. Он улыбнулся мальчику.
— Потому что мы благодарны и хотим выразить благодарность.
Ицикал тоже улыбнулся.
— У нас нерелигиозный кибуц. Может быть, даже антирелигиозный.
— Вы не соблюдаете никакие праздники и шабат?
— Мы не соблюдаем религиозные праздники, а остальные отмечаем по-своему.
— Но из наших праздников чисто религиозный, пожалуй, только День искупления.
— Значит, его мы не соблюдаем.
— Изо всех сил стараетесь не соблюдать, или просто не придаете им значения — как именно?
Ицикал пожал плечами.
— По-разному. Многие просто не придают значения, но кое-кто из очень просвещенных склонен к доктринерству, про них можно сказать, что они изо всех сил стараются не соблюдать их.
Однако вечерняя трапеза, шабатний ужин, была праздничной. Все члены кибуца нарядились, женщины надели платья вместо джинсов, а мужчины белые рубашки с открытым воротом. Еда была традиционной — фаршированная рыба и курица, на столе были даже свечи и вино.
Смоллы сидели за одним столом с Ицикалом и его семьей, и рабби оглядел большую комнату. В одном углу он увидел за столом несколько пар, где все мужчины были в кипах.
Он кивнул в их сторону.
— Кто это? Они члены кибуца?
— Да, они члены кибуца. Они религиозные. Никто не возражает; у нас даже есть для них отдельная кухня. Они вступили в кибуц несколько лет назад. Мы были рады этому. То время было немного опасным. Вам было бы удобнее ужинать вместе с ними?
— Нет, все в порядке, но вы не возражаете, если я надену кипу? Для меня это в первую очередь вопрос привычки. И это избавит Джонатана от вопросов.
— Пожалуйста.
— И не будете возражать, если я произнесу благословение на вино и на хлеб?
— Вперед, рабби. Я понимаю. Конечно, сам я в это не верю…
— Это выражение благодарности за пищу, данную нам. — Он улыбнулся. — Способность выражать благодарность составляет одно из отличий человека от низших животных, и иногда не вредно проявить это отличие.
