Инспектор откинулся на спинку стула.
— Но предположим, что кто-то из террористов имеет зуб на конкретного гражданина Израиля. Тогда этот теракт с таким же успехом мог быть направлен конкретно против него. Понимаешь? Сегодня это профессор университета. Допустим, именно за ним и охотились. Значит, возможно, что это арабская студенческая группа. А методы Шин Бет уже не так годятся при работе с арабами в университете. С ними они обращаются мягко — это правительственная политика. Значит, если мы сумеем точно выйти на группу или человека, мы сделаем то, чего не может Шин Бет.
— Но мы спрашивали его коллег и студентов, все как один утверждают, что это был кроткий, безобидный старик, никогда никому не причинял вреда, никогда не проваливал студентов.
— Стоп, Аарон, это цитата. Кажется из какого-то заявления для прессы: «кроткий, безобидный старик». — Он порылся в лежавших на столе газетах. — Ага, вот оно, заявление профессора Робинсона: «Яков Карми был кроткий, безобидный старик, который никогда никому не причинял вреда, ни арабам, ни евреям. Кстати, только на днях он рассказал мне, что проводит для арабских фермеров в районе Иерихона исследование, которое позволит увеличить им урожай в четыре раза». Что ты об этом думаешь?
— Я, конечно, читал это заявление, но…
— Но что это означает, Аарон?
— Это означает, что он был кроткий, безобидный старик…
— Ха, — сказал инспектор. — Это означает, что у Якова Карми была идея, которая могла бы принести доход арабским фермерам. Официального сообщения не было, но в университете об этом знали. А это означает, Аарон, — он поднял палец, — что если его планы противоречили политике террористов, об этом мог знать только кто-нибудь в университете.
— Но если это должно было помочь арабским фермерам…
— Именно этого террористы и не хотят. Кто пострадал от них больше всего? Не евреи. Мы в состоянии себя защитить. Это были арабы, десять к одному, двадцать к одному. Бедолагам в секторе Газа досталось больше всех. А почему? Потому что террористы не хотят, чтобы арабы сотрудничали с нами. Они не хотят, чтобы те преуспевали, потому что тогда они поймут, что материально им выгоднее быть с нами, чем с хозяевами-арабами.
Он сидел и раскачивался на стуле, разглядывая смуглое лицо помощника. Потом принял решение.
— Послушай, Аарон, можешь забыть об этой американской паре с Виктори-стрит, 5 на какое-то время. Или пошли к ним кого-нибудь из своих людей. Я хочу, чтобы несколько дней ты покрутился в университете. Без формы. Поговори со студентами-сефардами, они ближе к арабам. По крайней мере, они знают арабский и могли что-то случайно услышать. Ты знаешь кого-нибудь из них?
— Парня моей сестры.
— Превосходно. Пусть познакомит тебя с ними. И повидай профессора Робинсона, выясни все, что возможно, об этом проекте, над которым работал Карми.
Короткие и живые вечерние службы по пятницам действительно имели успех в Барнардс-Кроссинге, и за два месяца рабби Дойчу удалось удвоить посещаемость. Отчасти помогла и отправка прямых приглашений по почте, но, как отметил Малкольм Злотник, «если бы товар не соответствовал рекламе, дело бы не пошло». Для большинства это уже вошло в привычку.
— Вечер пятницы? Боюсь, это исключено. По пятницам мы ходим в храм… Мы тоже не религиозны, но мы проводим приятный вечер. Выбираемся из дома… и конечно, рабби прелесть, а Бетти Дойч — понимаешь, мы так подружились, я чувствую, что подведу ее, если пропущу службу… Она такая чудная. Она урожденная Стедман, ну, знаешь — Дэн Стедман с телевидения…
Были, конечно, и критики. Например, Мейер Пафф.
— Я не говорю, что новый рабби не хорош. Я только говорю, что он, пожалуй, слишком хорош. Лично я, когда парень начинает говорить, смотрю на часы. Что бы это ни было — политическая речь или какая-нибудь заумная лекция, на которую потащила меня жена, или рабби, читающий проповедь, — я смотрю на часы, когда он начинает, и смотрю, когда он заканчивает. У рабби Дойча средняя длительность примерно пятнадцать минут. Иногда он говорит семнадцать минут, или даже восемнадцать, но обычно от начала до конца проповеди проходит пятнадцать минут. Речь у него хороша, надо отдать ему должное, но это все-таки пятнадцать минут. А дальше я подсчитываю. Я иначе не могу; я считаю всегда — может быть потому, что делаю это всю свою жизнь. Берем пятнадцать минут, умножаем на число пятниц — скажем, на тридцать пять, потому что летом служб нет, — и получаем немного меньше девяти часов. Теперь мы делим на это то, что мы платим парню, и, позвольте сказать, за час выходит дьявольски много. Это я и имею в виду, когда говорю, что он хорош. Я хочу сказать, что любой, кто может заработать за час столько бабок, не просто хорош — он чертовски хорош. Но тут я задаю себе другой вопрос: а может ли этот парень произнести длинную речь? Хватит ли у него способностей для длинной речи?
