«Паромщик!» — кричит у берега
Странствующий народ,
Чтоб плыть из Штейна в Маутерн
Или наоборот.
И сразу старик паромщик
Спешит по реке на зов
И каждого перевозит,
Кто деньги платить готов.
Вновь кто-то кричит: «Паромщик!» —
Однажды погожим днем.
Паромщик взглянул и видит,
Что это огромный сом.
Усатый черный сомище
Стоит на тропе и ждет.
Он ждет, что его паромщик
Из Штейна в Маутерн свезет.
«О святой Христофорус! —
Кричит паромщик сому. —
С жабрами и плавниками
Можно плыть самому!
Такого еще не бывало!
Клянусь, разрази меня гром,
Чтобы какую-то рыбу
Перевозил паром!
Я этого безобразья
Не допущу никогда,
Пусть руки мои отсохнут,
Пусть выпадет борода!»
А рыба в ответ выплевывает
Целую гору монет —
И новых монет, и древних,
Которым уж сотни лет.
Рыба их собирала
Годами на дне реки —
И серебро, и золото,
И тусклые медяки.
Паромщик глядит на деньги,
А сом глядит на паром.
И вот они на пароме
Плывут по реке вдвоем.
Паромщик гребет растерянно.
Шумит за бортом река.
А рыба, щурясь на солнце,
Греет свои бока.
Сом радостно улыбается,
Помахивая хвостом.
Оба плывут и молча
Причаливают потом.

Сом важно сходит на берег.
Как видно, он страшно рад.
Но вдруг он прыгает в воду
И снова плывет назад.
Паромщик глядит, безумный,
На тихую гладь воды.
Лицо его стало белее
Седой его бороды.
Потом он молча уходит
И молча ложится в кровать,
И молча смотрит на стену,
И больше не может встать.
Держать паром в этом месте
Охотников не нашлось.
И мост нам пришлось построить,
Что дорого обошлось.
Выслушав балладу, все стали откровенно высказывать о ней свое мнение.
— Не понимаю паромщика, — сказал Пиль, — о чем ему горевать, раз он получил свои денежки?
— А я очень даже хорошо его понимаю, — с горячностью возразил Пошка-младший. — Человек делает свое дело, потому что оно нужное, а не просто так.
— Я упрекнула бы его только в том, что он шуток не понимает, — заметила Якоба.
— Лично я заключаю из баллады, — сказала фрейлейн фон Заватски, — что между Штейном и Маутерном много есть такого, что нашей философии не снилось.
— Возможно, — сказал Пошка-младший. — Возможно, между Штейном и Маутерном. Но уж наверняка не между Шварцой и Шварценталем. Просто непостижимо, в какую только чепуху не верят подчас люди! Например, в огнедышащих драконов! — И так как все в ожидании уставились на него, он тут же рассказал историю
Весной дикий виноград весь усыпан белыми зонтиками соцветий. За лето его пятипалые листья разрастаются и к осени становятся иссиня-красными, а в листве чернеют глянцевитые кисточки ягод и щебечут воробьи. Восточная стена старого кирпичного дома была густо увита диким виноградом. И вот однажды Генриетте, которая от нечего делать глазела в окно, пришла в голову глупейшая мысль. Она вырезала из сухой лозы палочку длиною с мизинец, один конец засунула в рот, а другой зажгла и раскурила как сигарету. Во рту сразу стало горько и противно, но девчонки ради глупых своих причуд готовы на все! Когда Генриетта затянулась в третий раз, с ней стало твориться что-то неладное. Голова будто наполнилась дымом, стала совсем легкой и пустой. Генриетта пошатнулась, пол заходил у нее под ногами. Вдруг она увидела перед собой плоскую чашу из матового стекла и в ней несколько мотыльков.
— Откуда тут суповая миска? — удивилась она и вдруг поняла, что заглянула в висевший под потолком стеклянный плафон. — Ах, вот оно что, — сказала Генриетта, — я лечу.
Она проплыла по воздуху в соседнюю комнату, где дядюшка Титус чинил барометр, и плавно скользнула мимо его колена, собираясь через камин выбраться из дому.
— Ты куда? — спросил дядюшка Титус.
— Я выйду ненадолго полетать, — ответила Генриетта.
— Только смотри к завтраку вернись, — сказал дядюшка Титус и тяжело вздохнул.
— Ладно, — сказала Генриетта.
Поднявшись в трубу, она вдруг услышала, что дядюшка Титус ее зовет, и спустилась.
— Ты сказала, что выйдешь полетать? — спросил дядюшка.
— Да, — ответила Генриетта.
— Тогда изволь повязать шарф, — сказал дядюшка, — в верхних слоях атмосферы уже прохладно.