Для нее еще не все потеряно. Но одной дружбы ей не достаточно. Ей нужен весь Адам, его тело и душа. Нечто меньшее будет означать для нее голодную смерть. Ей единственно, что оставалось делать, — это надеяться, ждать, работать и, конечно, молиться.
Во второй половине дня небо прояснилось, дождь прекратился, и когда Дженни вышла на вырубку, Либби сказала ему об этом, и Адам, взглянув на часы, воскликнул:
— Бог ты мой, неужели так поздно?
Дженни, постучавшись, открыла дверь. При виде Либби она продолжала улыбаться.
— Привет, — сказала она, — я так и думала, что ты возьмешься за эту работу. Как продвигаются дела?
— Прекрасно, надеюсь, — ответила Либби.
Дженни подошла к Адаму и поцеловала его, и он на секунду нежно прижал ее к себе.
— Ты готов? — улыбнулась она. — Я ожидала, что ты зайдешь за мной. Но мне захотелось пройтись, поэтому решила пойти к тебе навстречу, правда, я не думала, что мне придется дойти аж досюда. — Она смеялась, и Адам произнес:
— Извини, мы заработались, и я не заметил, как прошло время.
— Ты прощен. — Она потрепала его по волосам, погладила по щеке и снова поцеловала, все еще продолжая смеяться. Она проделала все это так непринужденно, словно они целовались сотни раз. Для них, казалось, это было так же естественно, как держаться за руки или улыбаться друг другу.
— Буду готов через пять минут, — сказал он и поднялся по лестнице наверх, а Дженни оперлась руками на край стола.
— Мы едем в Фринтон, ты знаешь его?
— Нет.
— У меня там родственники, и они хотели познакомиться с Адамом.
Почему бы и нет? Он теперь знаменитость.
— Желаю хорошо провести время, — сказала Либби.
— О, мы постараемся.
Она даже не подняла глаз на Дженни и начала печатать, а Дженни запела что-то, едва слышно, без слов, только мелодию. У нее на груди висел серебряный медальон в виде сердечка, размером с ноготь, на серебряной цепочке, и она поигрывала им, сидя в ожидании Адама.
«Я видела, как они целовались, — подумала Либби, — и это меня не убило, а мне казалось, что убьет. Я была убеждена, что будет так больно, что я закричу. Это было больно, но я не закричала. Руки у меня не дрожат, и она может сидеть, наблюдая за мной, но ей не удастся ничего узнать».
— Я не думала, что ты умеешь так хорошо печатать, — удивилась Дженни.
— Такова уж я, полная сюрпризов, — ответила Либби.
Адам спустился по лестнице, держа в руках дорожную сумку.
— Не работай допоздна, — предупредил он Либби, — не доводи до того, что придется в темноте идти по холмам. — То же самое мог сказать любой рациональный работодатель, в этом не было ничего особенного.
— Не буду, — пообещала она. — Я увижу тебя в понедельник.
Они шли через вырубку вместе, Дженни тесно прижалась к Адаму, держа его под руку. И Либби не могла оторвать от них глаз, покуда они не скрылись из виду. Все, что когда-либо было написано о ревности, — чистейшая правда. Она вонзается в тебя тысячью острейших шипов. Но ты можешь скрыть эту боль, если у тебя достаточно силы. «И у меня ее хватает, — поняла Либби, — и за это надо быть благодарной Богу. Я достаточно сильна, чтобы скрыть эту боль».
Около пяти часов вечера она покинула коттедж, забрав с собой домой все бумаги, которые только могла найти, — все, что Адам написал для своей книги до настоящего момента: заметки, наброски, каждый клочок бумаги, на котором было хоть что-нибудь написано или напечатано. Она сложила все это в портфель и забрала к себе в комнату в доме дочери Эйба.
Обычно все свое свободное время она проводила в общей комнате вместе с домочадцами. Либо помогая Ви на кухне и в шитье, либо смотря телевизор, либо разговаривая с ними. Но сегодня вечером она сказала:
— Я собираюсь работать большую часть уик-энда.
— Практиковаться в машинописи? — спросила Ви. На нее производило большое впечатление то, как упорно Либби этим занимается, практически не выходя никуда, чтобы развлечься. «Ее дядя, — подумала Ви, — мог бы гордиться своей племянницей».
— Да, и буду разбираться с этими бумагами, которые принесла с собой. Так что, если кто-либо позвонит, говори всем, что меня нет дома, хорошо?
