— Почему ты думаешь, что это из милости? — спросил он. — Можешь ли ты назвать хоть одну стоящую причину того, чтобы я относился к тебе с жалостью?
— Нет.
— Я тоже. Если ты не сможешь справляться с работой, я тебя уволю. Так же как и ты свободна уйти в любую минуту, если тебе покажется, что эта работа тебя не удовлетворяет.
Он улыбался, говоря это, и улыбка была доброй, блуждающей, почти безразличной, так что мужество почти покинуло ее. Ему просто был нужен кто-либо для обработки почты и печатания его книги. Если она завалит работу, он распрощается с ней и подыщет кого-нибудь более компетентного.
Так что она не собиралась заваливать эту работу.
— Можно мне развести огонь? — попросила она. — Мне не хочется, чтобы у меня закостенели пальцы и ты выгнал меня до того, как я приступлю к работе.
— Конечно. — Он обернулся к камину, в котором лежали ветки и поленья, готовые к растопке, и она быстро проговорила:
— Я разожгу огонь, мне не впервой разводить его здесь.
Если он даже понял, о чем на самом деле она говорила, для него это ровным счетом ничего не значило. Он ответил:
— Как тебе будет угодно. — И вернулся к своему столу, на котором лежали страницы рукописи, исчерканные толстым черным карандашом.
Она развела огонь быстро, так как имела уже большой навык. Возможно, дымоход был не очень в порядке, но она разжигала здесь огонь много раз, когда приходила сюда одна, если не считать Каффу.
На кухне кипел на медленном огне извечный кофе. Она, налив чашку, поставила ее под руку Адаму и спросила:
— Может, мне сначала просмотреть почту? Ты сказал, что ее целая куча.
Он выдвинул ящик стола, и действительно там было ее предостаточно.
Это были письма от незнакомых людей к незнакомому человеку, в значительной своей массе — письма-просьбы. В некоторых содержались предложения выступить на открытии праздника или на митинге. Авторы других, прочитавшие его книгу и нашедшие в ней мысли, чувства, переживания, созвучные их собственным, выражали надежду, что они могут стать из незнакомых людей друзьями. Все письма пришли на прошлой неделе, и на большинстве из них Адам набросал карандашом заметки, которые должны были лечь в основу ответа. Она обработала их в первую очередь, печатая быстро и аккуратно, складывая письма стопкой у него на столе.
Он оторвал взгляд от рукописи, чтобы прочитать и подписать ответные письма. Затем одобрил:
— Ты умеешь печатать.
— Это точно. Что мне теперь еще делать? Как только я обвыкнусь, я не буду тебя беспокоить таким образом, но в первые день-два тебе придется мне подсказывать.
— Конечно. Давай попробуем сейчас поработать с книгой?
Она взяла блокнот, приготовившись писать.
Адам диктовал с довольно быстрой скоростью, но ей как-то удавалось успевать за ним. Когда он делал паузу, чтобы узнать, успевает ли она, она кивала, и он продолжал в том же темпе. К концу сеанса у нее стало сводить пальцы и строчки поплыли у нее перед глазами, но она постаралась не выглядеть слишком благодарной за перерыв, который он устроил.
— Кофе? — предложил он.
— Я подам.
Она уже была на ногах, готовая бежать на кухню, когда он воскликнул нетерпеливо:
— Никто не нанимал тебя в качестве прислуги на все работы. Сиди и, если можешь, считай все, что написала.
У нее была хорошая память, которая выручала в тех случаях, когда она из-за высокой скорости делала пропуски во время стенографирования. Она начала печатать, и Адам в течение нескольких минут наблюдал через ее плечо.
— Почему ты не работала раньше? — спросил он.
— Я присматривала за домом. Это была, в принципе, довольно объемная работа. — У нее перед глазами предстал «Грей Муллионс» в том виде, в котором она увидела его в то утро. — Интересно, что они собираются построить на этом месте?
— Дома.
— Маленькие коробки?
— Вероятно.
Она продолжила печатание, сконцентрировав внимание на том, чтобы превращать стенографические значки в нормальные слова, параграфы, и так страницу за страницей. Она сделала половину работы, когда Адам сказал:
— Меня не будет всю оставшуюся часть дня.
— Куда ты идешь? — спросила она, совершенно не подумав, и он произнес с кривой усмешкой:
