— Спиридонов, — кивнул Виктор. — Вот и пойми!
— А дали парнишке комбайн?
— Дали, куда денешься, — сказал Василий.
— А суд что, суд — палка, — продолжал Виктор. — Палкой никого в передовики не загонишь.
— Судом меня не застращаешь, — поддакнул Петро — Ну снимешь с машины — на трактор сяду, оттуда пропрешь, в скотники пойду. Страхом не возьмешь. Вот учителя выгонят, он на ферму не отважится. А мы ко всему приучены. Верно, Катюха?
— А что! — Катерина вскинула голову, подмигнула мужу и засмеялась.
— Помню я Спиридона, работящий мужик был, — говорил Колюхов,— а из нужды все выбраться не мог: пахать — у него лошадь обезножит, то дети клади подожгут, то пчелы, он еще пчел держал, мор побьет — все через колоду. Когда он помер?
— Живо-ой! — протянул Виктор. — Копошится там у Тольки с ульями. В прошлый год фляги четыре меду продали. Пчелки у него добрые. Сам два ульишка покупал. Крепкие семейки. А то все в полеводстве мантулил. Ничего мужик. Животину каждую понимает, с землицей так на «вы»...
Колюхов одобрительно закивал головой:
— Крестьянин должон землю любить, без этого нельзя. В ранешние времена он каждый год ее три ряда вдоль и поперек истопчет, каждый комок и глазу и ноге знакомым сделается. Теперь машины, в леготку все, а уже не то. Отвыкает человек от земли. А коль отвык, коль стала она ему чужой, работать с душой его уже не заставишь. Нелюбимое оно и есть нелюбимое. Отсюда все.
— Не до любви, — сказал Петро. — Какая любовь? Нам — норму дай. Как уголь добывают или лес валят. Нормированная любовь... Вот тут про духовный рост говорили. А я скажу, вряд ли мы что приобрели в этом деле. Нечто вы были ниже нас? Я и то вот помню, выедешь в поле на лошадях пахать — праздник и праздник, аж сердце заходится от чего-то славного. А жатву возьми — тут уж и вовсе. Теперь не так. Жаворонков и тех вроде как меньше стало. Опять же на пасху или на рождество примется бабка готовиться — поневоле чуда ждешь и любишь все на земле. Какое тут ниже? Думаю, как же вам, дядя Федя, жалко всего того...
Колюхов провел ладонью кругом по лицу, заловил в нее нижнюю челюсть, усмехнулся.
— Чего жалеть-то? Жалеть нечего. Я, как меня раскулачили, стал даже лучше жить. Не сразу, конечно. Потом. И одежка появилась, и в люди выходить стали. Восемь часов работы, четырнадцать спи — не хочу. А смолоду и сколько часов в сутках-то не знал — все работа. Правду ты, "Афанасий, сказал: нельзя так человеку. Но и без работы нельзя... Как бы на сегодняшний ум, так я первым, может, в колхоз пошел, И других затянул бы. Глядишь, всем легше было бы, без перекосов. Не лодыри ведь были. Каждый в ударники вышел бы.
Он начал рассказывать, как на строительстве далекого завода их, плотников, к орденам представляли. В его анкету заглянули — раскулаченный. Что делать? По трудовым показателям стахановец, поведением надежный, безотказный, а по линии биографии, надо прямо сказать, чертолом случился. Подумали, подумали — дали, не орден, как другим, медаль, а все-таки. Секретарь партийный настоял, никакой, говорит, Колюхов не элемент, просто русский человек, а мы, русские, никогда торными дорожками не ходим, все норовим обхитрить расстояние, потому порой и дрова ломаем, и себя калечим.
— Да и то, какие враги мы были? Вон дети у меня на фронте. Потом и самого под конец войны взяли. В запасном полку был. Худо там — ветры, морозина, опять же запасной полк —не передовая...
Но Колюхова теперь никто не слушал. Уважительный интерес к нему как к гостю был потерян, смыт выпитым, и его перебивали, даже рукой останавливали — всем поговорить хотелось.
Женщины затянули было песню, недавно появившуюся в селе, про лен цветущий, про влюбленного в другую милого, но песня не пошла, и разговор расстроился.
Выпили еще, и все захмелели. Женщины взялись обсуждать какую-то скандальную историю с агрономшей, а мужики разбились на пары и завели свои разговоры про то, где завтра кто работать будет, что погода вот-вот испортится и надо торопиться с уборочной, что некий Степан Петрович дурак, потому как ни хрена не смыслит в технике.
Колюхов вышел на улицу подышать, нащупал в темноте завалинку, сел. Хмель слегка туманил голову, но мысли и чувства были ясны и обострены.
