Хозяйка понимала гостя, но не баловала внимательной предупредительностью — некогда, потом, — сновала от плиты к столу, от стола к буфету, отвечала на вопросы, звенела вилками, покрикивала на детей и все поглядывала на дверь: почему не идут? Где Василий?
— А вы ничего живете, ничего, — удовлетворенно сказал Колюхов, будто боясь перестараться в похвале, — дай бог каждому.
— Так не хуже людей. Кто теперь худо живет? Все свое, копейка водится... В городе-то, наверно, и вовсе благодать? Кого там делать? Это мы тут из грязи не вылезаем: то огород, то свиньи, то коровы. А! —хозяйка махнула рукой, будто все это осточертело ей давным-давно и разговору не стоит, но видно было, что она довольна и гордится своим достатком. — Хозяина нету, — пояснила она. — Как назначили этим управляющим, так только ночевать и приходит. Сама работаю и весь дом на мне. А кто дома, те живут!
Она лукавила и понимала, что ее лукавство принимается и не осуждается. Этот тяжелый старик нравился ей своей мужской несуетливостью, и ей тоже хотелось понравиться ему.
Наконец в дверь ввалился Василий с тяжелой сумкой в руке, заранее веселый и шубутной.
— Скучаете? Ну, ничего! Вино, понимаешь, на время страды из продажи изымаем, пришлось в райцентровский ресторан слётать,— объяснил он. — Еле выпросил, через швейцара, — он наш когда-то был, сычовский, может помните Осипа Тарбеева? не помните? Ну и ладно, нечего там помнить, — вот через него только и достал. Пришлось расщедриться.
Он выставил бутылки на стол, нарушив цветастое убранство его, и Анна не выдержала:
— Ну, пошел черт по кочкам. Взял бы бутылку и хватило бы. Пиво же вон есть, обойдетесь. — Она быстро и цепко схватила водочные бутылки за горлышки и унесла в закут. — А поесть-то хоть взял в своем ресторане? — крикнула она оттуда.
— Взял! — откликнулся Василий.— Только колбаса какая-то мокрая...— Он подсел к Колюхову, вздохнул и, ища сочувствия, пожаловался: — Вот, раскулачила нас!—Тут же понял, что не то словечко ляпнул и рассмеялся, но поправляться не стал.
Был Василий весь в отца: с рыжинкой, курносый и круглолицый,— ничего не передала ему Пелагея колюховского, — самойловский парень — в движениях легкий, на слова быстрый, с гонорком. Под началом таких работать — не сахар есть.
— Ты отца-то помнишь? — неожиданно для племянника и для себя спросил Колюхов.
— Да вроде помню. Как во сне. А что?
— Да ничего. Схожий шибко. Вот не видел тебя, а признал бы.
— Об этом мать все время толковала. Не на соседа же мне походить! Давай-ка, Андреич, тяпнем с тобой пока что.
Но «тяпнуть» не удалось. Пришли племянница Катерина с мужем. Была она постарше Василия, но такая же рыжая и подвижная. Подала запросто Колюхову руку, сказала, что рада видеть, и сразу отошла помогать Анне. Петро, муж ее, черноголовый и — редкость по нынешним временам — рябой, деловито представился, сел, как чужой, и сразу полез в карман непривычного выходного костюма за папиросами.
— Где сегодня был? — начальственно спросил его Василий.
— Ячмень с Аргунихи возил.
— Много там еще подбирать?
— Гектар сто. Может, меньше. Добрый ячмень. Дня за два добьют.
Мужики заговорили об одним им ведомых делах, Колюхов смотрел на них и думал, как это оно так получается, что вот Петро, мужик, как видно, с головой, с характером, так легко во всем слушается младшего на добрых пятнадцать лет Василия, будто знает все хуже его, а тот повелевает ему и ничуть не тушуется. На заводе, на стройке — там понятно: кто знает больше, тому и вожжи. А тут? Василий никаких таких наук не проходил, как сам признавался, едва семилетку кончил, Петро тоже грамотный, дурака за машину не посадят, а вот поди ж ты...
Подошли еще гости: старший племянник Виктор, которого Колюхов помнил сопливым пацаненком, теперь уже слинявший, немолодой, с орденскими колодочками на пиджаке не то за войну, не то за труд — сразу узнавший дядю и начавший вспоминать что-то, чего Колюхов никак не мог припомнить; средний — Афанасий, учитель, смотревший на дядю, как на забытого ученика, со снисходительной ласковостью, но без участия; жена Афанасия, тоже учительница, крашеная и завитая, уже тяжелеющая женщина, которую все называли по имени-отчеству — Майя Васильевна. Ждали каких-то нужных соседей, но те, соблюдая деревенский этикет, медлили, чтобы прийти последними.
