Азарт покинул нас, когда мы добрались до несчастного кедра. Я посмотрела вниз, на голые обкатанные ветром камни, и подумала, что спуститься будет нелегко.
Мы посидели под кедром, а потом Саня и говорит мне: «Ты, Наташа, иди! Здесь такой вид волшебный, я полюбуюсь!» Я, конечно, удивилась странностям интеллигентного юноши, но возражать не стала и полезла вниз, где скатываясь, где сползая по скользким валунам. Одним словом, это был еще тот спуск! Такое надолго запоминаешь. Уже очутившись на земле, я твердо решила больше не совершать таких опрометчивых поступков, как спор.
И вот со свежеободранными коленками я предстала пред ее светлые очи классной руководительницы.
— А где же Саша? — сразу спросила меня Зоя Федоровна, ясно, что это наша классная.
«Здрассьте! — подумала я. — Вместо того, чтобы спросить, как мне удалось слезть!» — Это я про себя подумала, а вслух сказала:
— Он любуется волшебным видом!
— Где?
— Наверху! — и я показала рукой на кедр.
Наш лаконичный разговор на этом прервался, потому что классная занервничала, просто запсиховала, а потом обреченно произнесла:
— Он не спустится!
— Почему? Я же спустилась!
Она:
— За Сашей надо идти!
— Здрассьте! — теперь уже вслух возмутилась я. — Да что с ним будет — то? Как поднялся — так и спустится! Куда он денется?
— Наташа! Я тебя умоляю! У Герасимовского фобия, ну эта, как ее одним словом, он боится высоты.
— Чего — чего? Какая — такая фобия? — до этого я думала, что фобии бывают только у психов.
— Понимаешь, он не спустится! Может даже потерять сознание от страха, — объяснила мне классная.
— Потерять сознание? Там, наверху? Но ведь оттуда можно упасть!
— Вот именно! — подтвердила Зоя Федоровна.
— Ну, тогда, конечно, — не очень уверенно согласилась я, размышляя, что Санька, может, действительно псих, если ползает по горам с какими — то там фобиями в неразумной башке.
Прихватив моток веревки, мы вдвоем бросились на штурм этой, уже ставшей мне ненавистной горы. Забравшись наверх быстро и без приключений, мы обнаружили, что Санька сидит под тем же кедром в той же обреченной позе, закрыв глаза. Он был бледен, как полотно. Мы обвязали его веревкой. Он почти не реагировал ни на что. Другой конец прикрепили к самой большой лапе многострадального кедра и чуть ли не столкнули Саньку вниз.
Он пришел в себя уже на земле. Сам развязал веревку и пошел умываться к ручью. А мы спустились вниз тем же путем, что и он — по веревке. Никто из одноклассников ничего не заметил. Так у нас с Зоей Федоровной появилась общая тайна. Это она меня попросила никому не рассказывать об этом случае — дескать, ребята засмеют Саньку. Но, по — моему, она преувеличивала.
Когда в старших классах у Герасимовского вдруг проявилась ужасная болтливость, и он получил прозвище «Разбегайся, кто может», я все еще смотрела на него с состраданием, понимая, что, несмотря на развязность и бойкость, он страдает ужасной болезнью, о которой у других есть только общее представление.
Тем временем, мы с Сашей Комаровым подошли к крану.
— Знаешь, Наташка! Ты такая классная девчонка, — неожиданно сказал Саша.
Я с удивлением на него взглянула:
— Чего это вдруг? У тебя что, проблемы с девушками?
Симпатичный, спортивный. И веселый, к тому же. Чего еще желать? Чувство юмора — вообще отпад! Хотя на мой придирчивый взгляд, недостаток у него все же был. Дело в том, что Комаров улыбался чуть смущенно, и от этого выглядел неуверенным. А может, так оно и было.
— Да так себе, проблем особых нет! — ответил Саша. — А все же, такую, как ты, не встречал.
— Смотри, не влюбись! — пошутила я.
— А вот и возьму, да и влюблюсь! — тут же подхватил тему Саша. — Что будет? Замуж, что ли, не пойдешь?
— Ого, куда заехал?! У меня, может, муж есть? — ответила я.
— Нету! — убежденно произнес Саша. — Иначе б не отпустил в мужской коллектив!
— Не знаешь ты нашу работу!
Тут мы подошли к крану, который называется, как мне пояснили, поворотный крюковой кран, предназначенный для погрузки за пределами судна, поскольку у него длинная выносная стрела. Крановщик же, который был мне безумно интересен по причине своего громкого имени, на самом деле назывался оператором. «Николай, Николя, Колян! Кто же ты такой?» — напевала я про себя.
