Никогда не надо отвлекать дежурного, когда он собирается дать команду по корабельной трансляции. Ибо! Каждая команда (и каждое слово в ней) строго оговорена и должна произноситься в свое собственное время. Оттого-то и мучился каждый раз «низовой дежурный» Серега Ящур, оставаясь за дежурного по кораблю, сжимая в потной ладошке «каштан» и доводя его до состояния самостоятельной эрекции.
Глядя на хронометр, он беспрестанно шепотом репетировал слова, которые скоро должны были прозвучать. Особенно по верхней палубе и на всю бригаду:
«На-а-а фла-а-аг и гю-ю-юйс... смирн-а! Фла-аг и гю-юйс... спустить!» — вечером. А эхо-то какое...
А тут старпом из каюты: «Вызовите ко мне дежурного трюмного!» — раковина у него, козла, забилась.
Вот и получилось: «На фла-аг... и гю-юйс... спустить!» — на всю округу.
Или вот еще, когда в дело опять вмешались эти ненормальные трюмные. Во время команды: «Окончить приборку! Команде... руки мыть!» — в рубку зашел дежурный по кораблю и сказал: «Срочно! Вызовите дежурного трюмного!» — то есть: «Дежурного трюмного наверх!» - а у Сереги все слилось и получилось: «Команде... — после чего он посмотрел вокруг взглядом полного идиота, — руки вверх!»
Я всегда говорил: чужое заведование хуже смерти. А старпому все равно. Людей-то член наплакал, и я кого только не принимал. За доктора был и за электрика. А тут мичман Попов Александр Неофитыч в отпуск собрались. Старпом сразу ко мне:
— Пуга! Лейтенант! Родной, принимай у Неофитыча все его дерьмо.
Ну, что делать? Хорошо, что у Неофитыча вся его ерунда тупейная в одной кандейке помещается. Он мне за три секунды все передал и убежал па катер, чертя в воздухе стремительные стрелы.
— Я, — говорит на бегу, — через десять дней, как штык, буду. Не горюйте.
Повезло, что у меня хотя бы акт на руках остался. Да и опись была.
Потому что через трое суток на меня налетела дикая ревизия из тыла, пришли какие-то встревоженные с детства и давай меня по списку проверять. Ну, за доктора и за электрика — ладно, я к ним уже привык, а за Неофитыча-то как? Я же в глаза ничего не узнаю.
Зашли в его вместилище печали вместе со мной и давай мотать меня по всему списку. Они называют, я им сую чего попало в нос, и они кивают довольные. Так проверка и идет.
И вдруг они говорят:
— Ка-лямбра!
— Че... го?
— Калямбра медная. Номер пятнадцать. Одна штука.
Вот это да! Если все остальное я в природе слышал когда-то, то калямбру — убей Бог!
— Ах, калямбра, — говорю, — так это ж запросто. Я ее тут одному орлу с соседнего борта одолжил. Очень нужная штука. Не извольте беспокоиться, сейчас будет.
Выскакиваю на пирс, бегом в цех и там мужики за пузырь шила мне из медного листа в один момент слона с ушами свернули. Я через дорогу и к граверу, и он мне красиво набивает: «Калямбра... медная... номер пятнадцать!»
Я ее в зубы и к себе.
— Вот! — говорю, — Она! Калямбра! Абсолютно медная!
А они на меня с таким уважением посмотрели — что я просто не могу.
На том и проверка кончилась.
Через две недели, с опозданием естественно, появляется Неофитыч, светлый, как день. Я ему:
— Ты что, злодей, на калямбру меня подсадил?
— На что? — говорит он и хлопает своими подозрительно ясными очами.
— Ты дитя-то неразумное из себя не строй. Не надо. Не было у тебя калямбры.
— Какой калямбры?
— Рогатой! Номер пятнадцать!
— Погоди, — говорит он и берет свой список, — под пятнадцатым номером у меня «калибр мерный». А он - вот! — и подает мне такую незначительную пиздюлину от часов, действительно мерную. — Читать не умеете?
И я сейчас же в список с головой. Я-то причем, читали-то они. Действительно, никакой калямбры нет. Я в список и на Неофитыча. В список и на него. Нет, калямбры.
— Неофитыч! — сказал я ему тогда. — Ну, ты даешь!
Я, как вижу двухгодичника, так сразу начинаю думать, что Бог нас создал для любви.
А для чего еще можно студента после института в офицеры призвать?
Только для любви.
То есть, для того, чтоб мы его любили, а он, взамен, чтоб любил нас.
У меня даже взгляд от чувств теплеет, если я его на него перевожу.
А куда его еще деть, если на нем форма, а в лице все признаки амнезии?
