— Доставьте их сюда как можно скорее.
— Я так и подумал, что вы этого пожелаете.
Велел отправить их сюда с почетным эскортом специальным поездом. Наверное, он уже в пути.
— Славно сработано. От генерала Гранта вести были?
— Он докладывает, что оккупация Саутгемптона прошла без жертв. Возникли проблемы с флотом, но они не стоят даже упоминания. Генерал прибудет в Лондон в течение часа.
— Я хочу увидеться с ним, как только он появится. Есть еще что-нибудь важное?
— Надо подписать кое-какие приказы.
— Давайте. Чем скорее я покончу с бумажной работой, тем лучше.
Джон Стюарт Милл прямо не находил себе места. Перелистал груду бумаг, лежавших перед ним на столе, потом сбил их в аккуратную стопку и отодвинул прочь. Стены просторной, шикарной комнаты были сплошь увешаны портретами давно почивших английских королей. За высокими окнами раскинулся безукоризненно подстриженный парк Букингемского дворца. Сидящий с противоположного конца стола для совещаний генерал Шерман подписал последние приказы, захлопнул папку и бросил взгляд на стенные часы.
— Что ж, я вижу, наши гости не столь пунктуальны, как следовало бы ожидать. Но они придут, можете не сомневаться, — беззаботно проговорил он в надежде рассеять беспокойство экономиста.
В ответ Милл блекло улыбнулся.
— Да, конечно, они не могут не понимать, насколько важна эта встреча.
— А если и не понимают, вы их наверняка просветите на сей счет.
— Приложу все силы, генерал, но вам надлежит уразуметь, что человеком действия меня не назовешь. Мне куда уютнее за письменным столом, нежели на словесном ристалище.
— Вы недооцениваете собственные способности, мистер Милл. В Дублине вы заставили политиков плясать под свою дудку. Когда вы говорите, они умолкают, чтобы не упустить и крупицы вашей мудрости. Вы отлично справитесь.
— Ах да, но то было в Дублине, — в голосе Милла звучало отчаяние, на лбу выступили бисеринки испарины. — В Ирландии я говорил то, что слушатели мечтали услышать всю свою жизнь. Я показал им, как они наконец-то могут править собственной страной. Этот предмет не мог не увлечь их. — Тут Милл сдвинул брови; на лицо его набежала мрачная тень воспоминаний о более свежих событиях. — Однако моих соотечественников чрезвычайно оскорбило мое прибытие в Дублин. «Таймс» дошла до того, что назвала меня предателем родины и собственного сословия. Остальные газеты — как бы это сказать? — негодовали сверх всякой меры, фактически призывая на мою голову проклятья…
— Мой дорогой мистер Милл, — спокойно увещевал его Шерман, — газеты существуют для того, чтобы распространять тиражи, а не распространять правду или взвешивать аргументы обеих сторон. Знаете, несколько лет назад, прежде чем я вернулся к прерванной воинской карьере, я какое-то не слишком долгое время был банкиром в Калифорнии. Когда же мой банк развалился в трудные времена, начали раздаваться возгласы, что меня надо вымазать дегтем и обвалять в перьях, а еще лучше — сжечь на костре живьем. Не обращайте внимания на газеты, сэр. Их зловонные миазмы подымутся из клоаки и будут развеяны свежим ветром правды.
— В вас дремлет поэт, генерал, — слабо усмехнулся Милл.
— Только, пожалуйста, больше никому не говорите; пусть это будет нашим с вами секретом.
Деликатно постучав, полковник Соммерс проскользнул в комнату.
— Вы с этим покончили, генерал? — указал он на папку.
— Все подписано. Позаботьтесь об остальном, Энди.
— Тут двое английских джентльменов хотят видеть вас, сэр, — сообщил начальник штаба, забирая бумаги.
— Конечно же, пригласите их.
Когда дверь открылась снова, Джон Стюарт Милл подскочил на ноги, и генерал Шерман неспешно последовал его примеру.
— Лорд Джон Рассел, мистер Дизраэли, — доложил полковник и тихо прикрыл за собой дверь.
Двое политиков, являя полнейшую противоположность друг другу, пересекли комнату. Старомодный черный костюм тонкого сукна был затянут на аристократичном Расселе так, что едва не трещал по швам. Дизраэли же — прославленный романист, ветеран в политике, светский повеса, изящный и стройный, и одет был весьма изысканно. Потрогав свою остроконечную бородку, он вежливо кивнул Шерману.
