– Время для фотосессии. Попрыгай на кровати или типа того.
Матео валится на постель лицом вниз. Потом встает и принимается прыгать и скакать, но быстро поворачивается лицом к окну, как будто боится, что одно неловкое движение катапультирует его на улицу.
Я, не прекращая, фотографирую этого клевого, неузнаваемого Матео.
Матео
19:34
Я сам на себя не похож, и Руфусу это нравится. Да и мне тоже.
Перестав скакать, я сажусь на край кровати и пытаюсь отдышаться. Руфус садится рядом и берет меня за руку.
– Я хочу тебе кое-что спеть, – говорю я.
Мне ужасно не хочется отпускать его ладонь, но я обещаю себе, что сейчас займу обе руки делом. Я присаживаюсь за синтезатор.
– Приготовься. Такое выступление случается только раз в жизни. – Я бросаю взгляд на Руфуса через плечо. – Ты как? Уже чувствуешь себя особенным?
Руфус притворяется, что совсем не впечатлен.
– Я норм. А вообще немного устал.
– Ну, тогда проснись и почувствуй себя особенным. Папа любил петь эту песню маме, хотя голос у него гораздо лучше, чем у меня.
С громко бьющимся сердцем я начинаю играть аккорды песни «Your Song» Элтона Джона, но сейчас щеки у меня горят не так сильно, как в «Кладбище Клинта». Говоря, что Руфус особенный, я не шучу. В ноты я не очень попадаю, но благодаря ему это меня совсем не заботит.
Я пою про странствующего лекаря, который готовит зелья во время представлений по всей стране, о том, что мой подарок – это моя песня, о том, как я сижу на крыше и включаю солнце на небе, о самых красивых глазах, что я видел на свете, и много еще о чем. Во время короткого перерыва я поворачиваюсь и замечаю, что Руфус снимает меня на видео. Я ему улыбаюсь. Руфус подходит и целует меня в лоб, и я пою ему, когда он так близко: «I hope you don’t mind, I hope you don’t mind, that I put down in words… how wonderful life is now you’re in the world…»[19]
Я допеваю, и в награду мне Руфус улыбается. Это моя победа. В его глазах стоят слезы.
– Нет, ты все-таки прятался от меня, Матео. Я всегда хотел познакомиться с кем-то вроде тебя, и как же отстойно, что я нашел тебя через тупое приложение.
– А мне нравится «Последний друг», – говорю я. Я хорошо понимаю, что имеет в виду Руфус, но не хотел бы менять способ нашего знакомства. – Вот я сидел, искал себе товарища, а нашел тебя, и ты нашел меня, и мы решили встретиться, прислушавшись к своей интуиции. Что случилось бы в ином случае? Не гарантирую, что я бы вообще отсюда вышел или что наши пути пересеклись бы. Точно не в Последний день. Встреться мы случайно, было бы просто потрясающе, это правда, но, по-моему, приложение дает человеку больше шансов с кем-то познакомиться. Мне оно помогло признаться себе, что я одинок и мне нужно кого-то найти. Просто я не рассчитывал найти то, что нашел в тебе.
– Ты прав, Матео Торрес.
– Время от времени бываю, Руфус Эметерио. – Я впервые произношу его имя вслух и надеюсь, что делаю это без ошибок.
Я иду в кухню и приношу кое-что перекусить. Это, конечно, очень по-детски, но мы играем в семью. Я намазываю крекеры арахисовым маслом и, предварительно убедившись, что у Руфуса нет аллергии на орехи, предлагаю их ему вместе со стаканом холодного чая.
– Как прошел твой день, Руфус?
– Лучше некуда, – отвечает он.
– И у меня, – говорю я.
Руфус приглашает меня присесть рядом с ним на край кровати.
– Иди сюда.
Я сажусь, и мы устраиваемся поудобнее лицом к лицу, обхватив друг друга руками и ногами, и делимся историями из жизни, например как каждый раз, когда Руфус устраивал истерику, родители заставляли его садиться с ними посреди комнаты, по типу того как папа отправлял меня принять душ, чтобы я успокоился.
Руфус рассказывает мне про Оливию, я ему – про Лидию.
Но потом мы перестаем говорить о прошлом.
– Это наш оплот, наш маленький островок. – Руфус чертит вокруг нас невидимый круг. – Мы никуда отсюда не уйдем. Не двигаясь, мы не сможем умереть. Понимаешь?
– Может, задушим друг друга в объятьях, – говорю я.
– Уж лучше это, чем любая опасность за пределами нашего островка.
Я делаю глубокий вдох.
– Но если по какой-то причине этот план не сработает, нам нужно пообещать друг другу, что мы найдемся на том свете. Руф, после смерти должна быть жизнь. Это единственное, что может оправдать такую раннюю смерть.
