Понимаю, как невыносимо читать всё это, но правду нам с тобой необходимо знать до конца. Дом тоже весь разорён дотла, даже рамы и двери повынимали, в нижнем зале выломали паркет, а белый рояль, на котором так дивно играла Катенька, исковеркан, искромсан топором, и на полу возле него нагажено...
Всё, всё, Арнольд, больше не буду. Помнишь, в начале 16-го года, когда в Петербурге начались бесконечные демонстрации и митинги и один за другим следовали поражения на фронтах, ты сказал: «Всё. Россия, в которой мы живём и которую любим, кончилась». Я спорил с тобой: «Кончается не Россия, а российское самодержавие». Сейчас я убеждён: правы мы оба. Кончилось самодержавие, кончается и Россия. Прежняя Россия, которая стала подниматься на диво миру после реформ императора-освободителя Александра Второго. Но как мало, Боже, как мало нам было отпущено для свободного развития! То, что в Англии началось в двенадцатом веке, с Хартии вольностей, в большинстве европейских стран в пятнадцатом — шестнадцатом веках и завершилось Великой французской революцией, — у нас в России свершилось лишь во второй половине девятнадцатого века. Только первые шаги! Всё равно в Двадцатый век мы вступили если не рабами, то с рабской психологией. И от этого не уйти — таков рок российской истории.
Что же сейчас происходит в России? Куда мы идём? Вот, Арнольд, как я всё это понимаю. У России два пути. Первый: путь европейского парламентаризма, эволюционный путь к демократии, к демократическому устройству общества. Мы встанем на него, если в конце года состоятся, не будут сорваны выборы в Учредительное собрание, которое создаст коалиционное многопартийное правительство. Сейчас в стране около двадцати партий, из них пять по крайней мере имеют реальную силу и вес. Но есть второй путь — и, увы, с каждым днём он становится всё реальней — это революционное развитие событий. Ломка, экспроприация, насилие, уничтожение «эксплуататоров», и в результате должна родиться новая Россия, где «хозяином» будет — какая иллюзия! — народ. Разгром вашего Батурина — зримый образ этого второго пути, и на него уже становится Россия, вернее, готова встать.
А самое ужасное — есть конкретная сила, возглавившая всероссийский бунт, да, да! — «бессмысленный и беспощадный» — он и есть второй путь, о котором я говорю. Эта сила — партия большевиков во главе с Ульяновым-Лениным. В этой партии до конца осуществился тип русского революционера, который наша история начала формировать на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.
Сегодня у меня была встреча с ярчайшим представителем этой новой плеяды российских революционеров, но, прежде чем рассказать тебе о нём, несколько соображений.
Где причины появления в России партии большевиков, партии революционеров-максималистов? И кто конкретно виноват, что эта партия уже есть, уже мощная данность нашей действительности?
Причина её появления одна: многовековое рабство русского народа. Большевики, если представить в голом виде конечную цель их борьбы, — яростные противники этого рабства, разрушить его — их главная задача, разрушить всеми средствами, и насилие, революция, считают они, из всех средств самое действенное, что, увы, подтверждает и отечественная, и мировая история. В этой яростной борьбе, туманящей разум, у них нет понимания, что уничтожение рабства насилием ведёт к новому насилию и, в конечном итоге, к новому рабству. То уже доказано историей нашей цивилизации. Заколдованный круг...
Теперь — кто же виноват, что они теперь не только данность, но и действующая данность? Виноваты в этом, на мой взгляд, две силы — русское самодержавие и русская так называемая передовая интеллигенция.
Монархи большинства европейских стран ещё в средние века встали на путь компромиссов с новыми социальными силами, ремесленниками, купцами, конечно, с буржуазией прежде всего. (Знаю твои возражения, однако по-прежнему готов утверждать: первая буржуазия в современном понимании появилась у нас ещё при Екатерине Второй, а уж при Петре Первом в марксистском толковании она становится классом.) Без насилия или в результате локальных революций, как, например, германская 1848 года, которой я сейчас занимаюсь, рождались демократические, парламентские формы правления, где монархи или короли постепенно, сохраняя определённые династические и материальные привилегии, становились лишь символами государства, нации, притом символом, скрепляющим их, как это имеет место сегодня в Англии или Испании.
