«Берия, как всегда, на своём месте, — успел подумать он. — Третий ряд, второе кресло от прохода».
Руки сами, помимо его желания, сжали края трибуны, и его удивила ледяная холодность этих деревянных краёв. Или так казалось?
— Совесть коммуниста, тревога за судьбу партии и страны призывают меня сделать следующее заявление. — Голос обретал силу и уверенность. — На партийные кадры обрушились массовые аресты. Врагами народа объявляются люди, которых мы давно знаем как товарищей, преданных нашему делу, с которыми Mi.i работаем бок о бок многие годы. Людей не только арестовывают. Люди просто исчезают. Да, у социализма а и, врат. Они могут проникать в руководящие органы парши и государства. Но чтобы враги были кругом!.. Чтобы в них превращались товарищи с дореволюционным стажем!.. В это трудно поверить. В это невозможно поверить!
Испуганный шорох разнёсся в зале. Вроде бы некое единое движение колыхнуло всех, кто сидел там. Каминский понял: все смотрят на Сталина. И он, физически преодолев как бы густую осязаемую плотность вокруг себя, тоже повернулся к президиуму — Сталин был невозмутим: он прямо сидел на стуле, глядя вроде бы перед собой в лист бумаги, на котором лежала нераскуренная трубка.
И нарком здравоохранения продолжал:
— Я категорически против физического уничтожения Бухарина и его группы... Я вообще не понимаю, как можно так ставить вопрос — до разбора дела Бухарина в ЦК партии, без юридических обоснований... Я также категорически против предоставления наркому внутренних дел Ежову чрезвычайных полномочий в ведении дела Бухарина и других арестованных руководящих работников партии. Центральному Комитету известно, какие методы допросов культивируются Ежовым в его наркомате...
Движение колыхнуло зал, и в нём он почувствовал поддержку.
— Теперь о массовом разгроме высших партийных кадров в Грузии и в других Закавказских республиках... Я никогда не поверю, что старейшие члены партии, прошедшие революцию и гражданскую войну, стали все, как один, врагами народа! И мои сомнения усугубляются стократ, когда я вижу, от кого исходят обвинения, кто направляет карающую руку...
Невнятный гул, возникший в зале, прервался выкриком с гортанными нотами:
— Товарищ Каминский клевещет на наших славных чэкистов! — Берия вскочил, лицо его было перекошено бешенством, в стёклах пенсне отражалось солнце, свет которого падал из окон сверху. Он говорил с сильным грузинским акцентом. — Это очэнь подозрительно! Защищать врагов народа... Надо бы поинтересоваться настоящим и прошлым товарища Каминского!
Берия сел.
Все — и в президиуме, и в зале — смотрели на Сталина.
Сталин оставался невозмутимым.
— Что же, — спокойно сказал Каминский, и только мертвенная бледность залила его лицо, — поинтересуйтесь, товарищ Берия. Моё настоящее у всех на виду. Что же касается прошлого... Моё дореволюционное прошлое наверняка полно изложено в бумагах московской охранки. Отправляйтесь в архив. А всё, что я делал с семнадцатого года, — на виду у партии! И в этом зале сидит немало людей, которые знают меня по годам революции. Мы — дети того времени. И его у нас не отнимет никто и никогда!
Гул явного одобрения прокатился по рядам Георгиевского зала.
Тишина наступила не сразу...
— Итак, — продолжал Георгий Наумович Каминский, — я утверждаю: разгром партийных кадров Грузии, Армении, Азербайджана спровоцирован первым секретарём ЦК Закавказской федерации Лаврентием Берией!
— В Закавказье разгромлена... — в голосе Берии слышалась истерика, — ...банда троцкистских прихвостней и шпионов! Это доказано!
В зале поднялся шумок, в котором чувствовались протест и несогласие.
Этот шумок как бритвой срезало фразой, произнесённой тихо, но так, что её услышали все:
— Товарищ Берия, нэ пэрэбивайте. — И уже в полной тишине Сталин сказал: — Пусть товарищ Каминский говорит. Продолжайте, Григорий Наумович. Это очэнь интересно.
«До конца! — приказал он себе. — Всё сказать до конца».
— Центральный Комитет неоднократно получал письма о травле Берией старейших и уважаемых членов партии. Известно его возмутительное поведение в быту...
