«Это не маки! — сказала Оля. — Это совсем не маки! — Она уже трясла его за плечо. — Неужели ты не понимаешь, что это?..»
Он проснулся в поту, с часто бьющимся сердцем, голова съехала с подушки, ухо щекотали перья, вылезшие из перины.
За плечо его тряс Дима:
— Просыпайся! Да просыпайся же! Война!
— Что?! — В одно мгновение он был на ногах. — Что ты сказал?
— Ты всё проспал на своём диване! — В руках Димы была стопка газет. — Вот! Россия объявила войну Германии. И Англия с Францией тоже! Ты понимаешь, что это значит?
— Погоди, погоди, Дима... Дай сосредоточиться. — В одно мгновение он стал прежним. Как бы очнулся после долгого томительного обморока. — Сначала — к Илье. Батхон, наверно, тоже сменил квартиру?
— Я знаю, где его найти! — сказал Дима.
...В несколько дней Минск, расположенный совсем близко от западной границы, неузнаваемо изменился. Город наводнили войска, гремела полковая музыка, по улицам шествовали патриотические демонстрации — с портретами Николая Второго, хоругвями, Андреевскими флагами. И войска, и демонстрантов приветствовали восторженные толпы, женщины утирали слёзы, махали платочками, бросали солдатам и демонстрантам цветы. Мужчины с красными возбуждёнными лицами кричали:
— Война до победного конца!
— Бей пруссаков!
— Вперёд, на Берлин!
Однако скоро иные потоки людей хлынули в Минск — с запада: вереницы беженцев, которых с каждым днём становилось всё больше и больше, полевые госпитали — на первых порах их размещали в пустующих гимназиях и реальных училищах, даже здание городского театра до открытия сезона отдали под самый большой госпиталь. Газеты были полны противоречивыми сообщениями с театра военных действий. Но и сквозь барабанную патриотическую фразеологию пробивалась очевидная истина: русское воинство терпит поражение. «Временные неудачи», — прочитал в одной бойкой статье Григорий Каминский.
...Польша оказалась отрезанной. Родители, сестры остались в Сосновицах, и от них не было никаких вестей. И уже второй год ни одного письма от брата Ивана, который, на закрытом суде получив пять лет каторги, был отправлен на остров Сахалин.
С каждым днём Минск преображался: беженцы всё прибывали и прибывали. Городские власти размещали их в сараях, складах, снимали для людей убогие квартиры и селили по нескольку семей в одной комнате.
Однажды Григорий в поисках нужного ему человека оказался в клубе коммерческого общества, гоже отданного беженцам, и был просто потрясён увиденным. Люди вповалку спали прямо на полу, кто на перинах, кто на тюфяках, кто подстелив под себя пальто. Среди скарба, узлов, чемоданов копошились дети, старухи и старики со скорбными лицами сидели возле своего имущества, и никакой надежды не было в их застывших позах. Молодые матери с безумными глазами, не отворачиваясь, кормили младенцев. Ругань, плач, вонь...
«Вот что означает война для народа», — думал Григорий Каминский, и, казалось, сами собой сжимались кулаки.
По улицам ходили сёстры милосердия в серых платьях и белых косынках, в руках у многих из них были жестяные кружки с красным крестом на боку: они собирати пожертвования в пользу раненых воинов. Кто опускал в кружку монеты, получал от сестёр милосердия раскрашенные металлические шарики — их проворные женские пальцы прикалывали к одежде.
«Не такая помощь нужна искалеченным войной, — думал Григорий. — Благотворительностью здесь не поможешь».
Пустели полки магазинов. У продовольственных лавок с утра выстраивались очереди. Стали закрываться некоторые мастерские и фабрики. Всё больше особняков аристократической части города оказывались без хозяев, — их обитатели отбывали кто в Питер, кто в Москву, кто в имения родственников в глубину империи. Толпы подозрительных оборванцев слонялись по вокзалам и торговым улицам. Иногда поздними вечерами или ночью слышался истошный крик: «Караул!», случалось, гремели выстрелы...
Григорий Каминский был поглощён опасной и напряжённой работой: встречи с солдатами, отправляющимися на фронт, — их, рискуя жизнью, организовывали местные большевики; в паровозном депо действует социал-демократическая группа, и её необходимо снабдить литературой, доставленной из Москвы. Начались занятия в гимназиях и реальных училищах — предстоит возобновить занятия кружков; оборудованы подпольная типография, Григорию поручено написать две листовки — обращённые к солдатам и к рабочим Минска.
