Румыния и Советроссия. Лион, 5 января. Чичерин получил ноту от румынского правительства, в которой последнее обращает внимание Советроссии на скопления большевистских войск на румынской границе.
«Коммунист», 3 февраля 1921 года. Латвия, 1 февраля. В Латвии установлена государственная винная монополия. Частные винокуры могут изготовлять только ликёр и сладкие водки.
Планы хищников. 2 февраля. Японское правительство постановило вывести войска из Сибири, но удержать за собой грабительски захваченный Сахалин.
Сводка Азнефтепрома. За 31 января добыто за сутки на всех площадях: 119 000 пудов нефти. В том числе собрано — 10 000 пудов. Сведений о перегонке и очистке не получено. Вывоза не было.
Местная жизнь. Нуха. 2 января на рассвете нухинские рабочие под руководством более опытных бакинских товарищей организованно приступили к экспроприации буржуазии, находя колоссальные богатства. У рабочих настроение революционное, и они твёрдо убеждены, что только коммунистическая партия может быть их руководителем.
Театр и музыка. Свободный Сатир-Агит-Театр. Основными номерами второго цикла, идущего в театре, являются две инсценировки: стихотворение пролетарского поэта Алексея Гостева-Дозорова «Мы посягнули» и сказка Максима Горького «Мать».
* * *
...Открылась дверь, и в кабинет осторожно вошла Ольга Розен, в руках у неё был поднос, на котором помещались фарфоровый чайник, чашки, блюдца. Она поставила поднос на край необъятного письменного стола, повернувшись к мужчинам, сказала приветливо:
— Чай, пожалуйста! Сахара, к сожалению, нет. Вот изюм.
— Спасибо, Оленька! — Орджоникидзе уже спешил к ней на помощь — разливать горячий чай по чашкам. — Хорошо заваренный чай и надо пить без сахара. А где же третья чашка?
— Нет, нет! — заспешила Ольга. — Я уже пила. И вообще... У меня теперь режим.
— Замечательно! — Серго хитро улыбнулся. — То-то я смотрю, Оленька у нас хорошеет с каждым днём. И когда ждать?
— Вроде летом, — смущённо сказал Каминский.
— Летом, летом! — засмеялась Ольга. — Да разве, Серго, он может знать точно? Лето велико... В августе.
— Чур, я крёстный отец! — сказал Орджоникидзе.
Ольга в благодарность порывисто сжала руку Серго, зардевшись, отошла к окну, за которым неистовствовал ветер с моря, села за свой столик. Через мгновение кабинет заполнил мерный стук пишущей машинки.
Григорий и Серго неторопливо пили чай, пристроившись у края письменного стола. Оба старались хоть ненадолго отодвинуть заботы, обступившие их со всех сторон, но — не получилось.
— Каков ущерб от пожара? — спросил Орджоникидзе.
Каминский пожал плечами:
— Сейчас трудно сказать. Двое суток тушили. Вот последний пиджак в ста местах прожёг.
Ольга забарабанила.
— И не ври! — прекратив печатать, деланно строго сказала молодая женщина. — Как не стыдно!.. Все дыры я заштопала и залатала.
— А ущерб... — Каминский отпил глоток чаю. — Подсчитаем, дадим отчёт. Говорят, зарево от пожара на промыслах было видно во всём городе...
— Значит, диверсия? — перебил Орджоникидзе.
— Убеждён! — сказал Каминский. — И все нефтяники в один голос — умышленный поджог.
— А республика задыхается без горючего! — Серго ожесточённо рубанул рукой воздух.
— Да! Я не сказал тебе, — вспомнил Григорий. — Утром сообщили: на Барючьей косе замёрзло море, караван нефтефлота, который шёл в Астрахань, затёрт льдами. И опять же... — Он выдвинул ящик стола, порылся в бумагах. — Вот! Лоцманская служба предупреждала, а караван кто-то направил...
— Кто? — перебил Орджоникидзе.
— Сейчас нет связи, но — выясним. Хотя не наша это прямая работа.
За дверью, в коридоре, послышались быстрые энергичные шаги.
«Коммунист», 7 февраля 1921 года. Из передовой статьи «Первая в мире держава»: Неужели наше слово пропадает зря? Неужели с нами происходит то же, что с крыловским поваром? Мы пишем, бичуем, указываем, требуем, а в пыльных канцеляриях и учреждениях завтра будет делаться то же, что сегодня, а сегодня то же, что вчера? Неужели?!
Порою заглядываешь в эти конторы и замечаешь: пыль, разгильдяйство, преступное равнодушие. Ты всё это отмечаешь на страницах печати, требуешь исправления. Проходит день, другой, неделя, месяц — и всё по-старому, по заведённому кругу. Поневоле теряешь веру в силу печати, в искреннее рабоче-крестьянское слово.
