Он стоял перед черешней, привалившись спиной к палисаднику, вдыхал аромат белоснежных цветов и слушал, как шумит взволнованный город. Вот и сбылось то, о чем так часто мечтал на фронте. Сколько раз грезился ему счастливый День Победы. Нужно было идти по дорогам войны четыре долгих года, мерзнуть в снегу и окопах, голодать, недосыпать, хоронить хороших парней, чтобы вот так стоять под цветущей черешней, сознавая, что все страшное осталось позади.
Из распахнутых окон первого этажа в палисадник падал матовый свет, путаясь в густых ветвях, в комнатах слышались женские голоса, смех. Потом кто-то несколько раз принимался играть на пианино и бросал. Но вот полилась спокойная мелодия. До войны Александр однажды слышал ее, попытался вспомнить где и когда, но так и не вспомнил, забылся. Мысли унесли его в далекую Сибирь, где родился и рос, где жили мать и сестра. Мать писала ему на фронт письма, полные глубокой любви и беспокойства за его жизнь. Александру вспомнилась темная вьюжная декабрьская ночь сорок первого года, когда он уезжал после окончания пятимесячного сокращенного курса артиллерийского училища в действующую армию. Было ему тогда восемнадцать лет. Прощаясь с ним, мать не плакала, но голос ее дрогнул, и Александр уловил в нем боль и тоску:
— Сашук, возвращайся...
Он сбежал по лестнице вниз, выскочил на улицу, закрыл лицо руками и уткнулся головой в заиндевевшую стену.
Поезд уходил ночью. Александр стоял у раскрытой двери теплушки и глядел сквозь потоки снега на огни удаляющегося города.
— Хорошее предзнаменование — уезжать в бурю или дождь, обязательно вернешься, — сказал кто-то за спиной.
Он поверил тогда этим словам и свою веру пронес через всю войну.
...Прозвучал последний аккорд. Александр очнулся, точно ото сна, и увидел подходившего к нему старшего офицера батареи Виктора Егорова.
— Батарея к бою готова, — доложил он.
— Хорошо. Оставь дежурное орудие, остальным — отдыхать. Освободишься, приходи сюда. — Александр кивнул на окно, откуда только что доносилась музыка. — Надеюсь, хозяева разрешат нам у них переночевать.
Дверь в коридор была открыта. Александр вошел и увидел девушку. Она стояла перед зеркалом и расчесывала длинные светлые волосы, лежавшие овалом на плечах.
— Здравствуйте, — снимая пилотку, поклонился Александр.
— Добрый вечер. Проходите, пожалуйста,
— Я к вам с просьбой: разрешите с товарищем переночевать у вас?
Девушка прищурила глаза, задержала взгляд на его лице, легко повернулась на каблуке и крикнула:
— Мама!
В дверях показалась высокая полная женщина лет сорока пяти в пестром халате и полотенцем в руках. Увидав Александра, она приветливо улыбнулась. Девушка что-то тихо сказала ей.
— Да, да, проси пана офицера, — сказала женщина и опять улыбнулась. Девушка взяла Александра за руку и повела за собой.
— Вам здесь будет хорошо, — сказала она, пропуская его в небольшую комнату. — Отдыхайте, я скоро вернусь.
Александр осмотрелся: у стены стояли пианино и этажерка с нотными тетрадями, кровать под голубым покрывалом, над которой висел портрет девушки. Она сидела, положив руки на спинку стула, и задумчиво смотрела вдаль.
В гостиной послышались осторожные шаги. Девушка вошла в комнату тихо, медленно прикрыла за собой дверь, точно боясь нарушить тишину дома. На ней было платье без рукавов с глубоким вырезом па груди, перехваченное в талии широким поясом.
— А вот и я, — сказала она, подавая ему обе руки. — Будем знакомы: меня зовут Люда.
И улыбнулась. Улыбка получилась легкая, озаренная внутренним светом. Александр смотрел на ее темно-серые глаза с широким разрезом, скрывавшие блеск в полуопущенных ресницах, бледные губы, очерченные по краям тонкой линией, брови-струнки, плавно огибавшие глаза, чуть вздернутый нос и тоже улыбнулся растерянной улыбкой: ему было неловко за свой не совсем опрятный вид, помятую гимнастерку, пыльные сапоги, в которых он бесцеремонно вторгся в сверкающую чистотой девичью комнату.
— Это вы играли на пианино перед моим приходом? — спросил Александр.
— Да. Садитесь, пожалуйста. — И, расправив подол платья, Люда опустилась на диван, закинув ногу на ногу.