— Трепло ты, — сказал Антон спокойно.
— Я — трепло?! — Баланда вскочил с палубы, подошел к Димке и выхватил у него рубанок.
Потом он упер доску в кнехт и начал стругать ее не с того конца, с которого стругал Димка, а с другого. Рубанок быстро бегал взад-вперед, светлая широкая стружка, шурша, скатывалась на палубу. Баланда поработал недолго, но в том месте, где он стругал, доска была ровной и блестящей. Он звонко хлопнул ладонью по ее поверхности и встал с колен.
Димка тоже потрогал доску и посмотрел на Баланду с завистью и уважением.
— То-то! — хвастливо сказал Баланда. — Ты ее, доску-то, против шерсти ковырял, а ее по слоям надо. Салага.
— Ты и топором так умеешь? — спросил Антон.
— Умею, — тем же тоном ответил Баланда, — а чо?
— Айда в трюм. Там стойки надо рубить. Покажешь.
— Показать? Это можно, — снисходительно сказал Баланда и, небрежно загребая ногами, пошел к люку.
— Слушай, а как он-то здесь оказался? — спросил Димка Антона.
— Мало ты еще понимаешь, Соколов, — непонятно ответил Антон и тоже отправился в трюм.
Димка со злостью пнул ногой доску. Постояв немного, он снова взялся за рубанок, и дело, как ни странно, пошло веселее.
На другой день перед началом работы Громов привел на «Зубатку» комиссара.
— Гляди-ите, что делается, — удивленно протянул Морошкин, — это же Людмила!
— И верно, Людмила Сергеевна! — весело крикнул Саня Пустошный.
— Баба в море, — презрительно сказал Баланда, — добра не жди.
— А ты что, всю жизнь в море провел? — насмешливо спросил Антон. Женщины сейчас на траловом флоте на равных с мужиками рыбку ловят, это ты слышал?
— Слышали, — вступил Шкерт, он тоже был здесь. — Так то рыбку, а тут комиссар.
— В гражданскую войну женщины матросскими отрядами командовали, сказал Димка. — «Оптимистическую трагедию» читал?
— Как же! Читал он… — засмеялся Арся.
— Ты, Гиков, язык-то укороти, — угрожающе сказал Баланда.
Арся прищурился.
— Ладно, — сказал Антон, — читал не читал, не в этом дело. А человек она стоящий.
— «Стоящий»… — проворчал Баланда. — А все равно…
— Вот и будет вам в море тра-ге-дия, — добавил Шкерт.
— А ты что, Антон, ее знаешь, что ли? — спросил Славка.
— Так это ж наша учительница, — ответил Антон.
— А-а-а, — сказал Шкерт и засмеялся, — тогда все ясно-понятно. Видел, Васёк. Они тут все свои.
Баланда мрачно хмыкнул, и они со Шкертом сошли с «Зубатки». Ребята молча смотрели им вслед. За учительницу было обидно, и очень хотелось, чтобы она не подкачала, — они-то знали ее хорошо, а ведь большинство совсем не знало.
Кто действительно был рад приходу Людмилы Сергеевны, так это Громов. Он крутился с утра чуть не до ночи, а дела накатывались как снежный ком. Жилье, питание, всякие документы, хлопоты о снаряжении для экспедиции, переговоры с начальством, успокаивающие беседы с матерями и бабками, которые повадились в любое свободное время ходить на факторию проведать своих «чадушек», да еще и за самими этими «чадушками» — глаз да глаз нужен. Словом, бывали у Афанасия Григорьевича минуты, когда он и сам не рад был, что ввязался в это хлопотное дело.
— Ну, товарищ комиссар, Людмила Сергеевна, я уж на тебя работенки навалю, уж не обессудь, — сразу же заявил Громов.
— Давайте, Афанасий Григорьевич, не стесняйтесь, — весело сказала учительница. — Сделаем так: вы сейчас занимайтесь только хозяйством, а я с ребятишками буду.
— Ну, вы с меня полдела сняли, — обрадовался Громов.
Над комингсами[10] люка группа ребят заканчивала небольшую надстройку, что-то вроде двускатной крыши. На нее надо было уложить застекленные рамы, и тогда в трюме будет светло.
— Кто умеет вставлять стекла? — спросила Людмила Сергеевна.
За спинами ребят раздался знакомый голос:
— Я ум-мею.
Мальчишки, удивленные, обернулись: перед ними стоял Боря-маленький.
— Борька?!
— Ты как здесь?
— С нами едешь?
— П-пока не знаю, — уклончиво ответил Боря, — п-пока помогать буду… Можно, Людмила Сергеевна?
— Конечно, — ответила Людмила Сергеевна, улыбаясь.
И в это время из трюма раздался остервенелый вопль Баланды:
— А катись-ка ты со своими советами…
— Ты чего?! — заорал Антон, наклонившись над люком. — Сдурел?
