— Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, — прервала его Люсиль въ ужасѣ. — Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вѣнѣ, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ — она поставитъ на ноги всѣ полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не дѣлать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.
— Безъ всякаго промедленія, — отвѣчалъ онъ твердо и рѣшительно. — Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мнѣ это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю всѣ усилія, чтобъ примириться, будь увѣренъ въ этомъ.
Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.
— Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… — онъ хотѣлъ сказать — не любишь, но проглотилъ эти слова при взглядѣ на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мѣста, шумно отодвигая стулъ.
Во время послѣднихъ объясненій у нея на лицѣ появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ софѣ, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стѣны, сѣла на нее и прислонилась головой къ рѣзьбѣ, украшавшей стѣну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылкѣ, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолѣпные бѣлокурые волосы такъ пошли бы къ свѣжему личику, но здѣсь они лежали, какъ чужіе. Она сидѣла такъ со сложенными на колѣняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрѣнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами — какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дѣяніяхъ.
Старый баронъ бросилъ на нее искоса полунасмѣшливый, полусердитый взоръ.
— Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дѣтей, — вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. — Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нѣтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не умѣетъ ловить улыбающееся ему счастье — не человѣкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.
— Адамъ, папа? Да вѣдь ты его прогналъ сегодня послѣ обѣда.
Старый баронъ посмотрѣлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вѣря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.
— Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, — проворчалъ онъ сердито. — Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ ушелъ, старый дуракъ.
— Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, — сказалъ молодой баронъ. — Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.
— Ба! не долженъ ли я былъ надѣть перчатки и привѣтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?
— Я говорилъ съ Адамомъ, — горячо вступился Феликсъ, — онъ былъ внѣ себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ — такое подлое предательство, и мой дядя…
— Молчи! Твой дядя мошенникъ! — закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнѣва покрыла его лицо. — Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслѣдства. Какъ и гдѣ онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вѣдь этотъ негодяй себѣ на умѣ. Онъ всю жизнь бродилъ во мракѣ, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это вѣрно. Ну, довольно объ этомъ!
Онъ откинулся на спинку кресла.
— Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, — приказалъ онъ спокойно.
Баронъ Шиллингъ отворилъ дверь и отдалъ приказаніе.
Изъ сѣней послышался шумъ голосовъ, но никто изъ присутствующихъ не обратилъ на это вниманія.
Дверь быстро захлопнулась… Вскорѣ послѣ того въ салонъ вошелъ слуга съ подносомъ, и вмѣстѣ съ нимъ ворвался все усиливавшійся шумъ. Изъ общаго гула выдѣлялись восклицанія изумленія и ужаса.
— Чортъ возьми! Кажется уличный скандалъ перешелъ къ намъ въ домъ, — вскричалъ старый баронъ, прислушиваясь. Онъ выпрямился, опираясь руками на ручки кресла, и взглянулъ на вошедшаго слугу, у котораго посуда подозрительно звенѣла на подносѣ.
— Что съ тобой? — вскричалъ онъ. — Ты блѣденъ, какъ мертвецъ, и дрожишь, какъ несчастный грѣшникъ! Что тамъ случилось?
