Берендс вздрогнул и удивленно посмотрел на Алексея.
— Это для камуфляжа, Людвиг Оскарович. — С минуту Хованский выждал. — Пишите: Ивана Абросимовича… Не вздрагивайте, о его убийстве вы потом все мне расскажете, как и о встрече с руководством в абвере, и о записи на микропленку в ноябре тридцать девятого года при встрече с Гансом Гельмом. А теперь продолжайте: Ивана Абросимовича Тома. Подпишитесь — Барух.
— Об этом убийстве я слышал, — проговорил Берендс. — В убийстве участвовал полковник Павский и, кажется, генерал Скородумов, во всяком случае, это была их идея… Неужели вы работаете на НКВД?
— А теперь подпишите расписки в получении денег. Первую пометьте январем тридцать восьмого года, вторую мартом, третью июнем, и так каждые три месяца вы получали от советской разведки по десять тысяч динаров. Последнюю расписку пометьте десятым января сорокового года, за два дня до убийства Абросимовича. И не обольщайтесь, пишете вы тушью, а бумага по времени соответствует.
Берендс невольно посмотрел бумагу на свет и увидел водяные знаки фирмы и дату выпуска. Заулыбался, закивал и незлобно проворчал:
— Чистая работа, с вами, Алексей Алексеевич, приятно иметь дело. И денег получается немало. Правда, динар скоро ни черта не будет стоить.
— Можем платить долларами. Но их нужно заработать. Кстати, расписываясь, меняйте положение тела, чтоб не получилось уж очень одинаково.
Берендс подписал одну расписку сидя, потом встал. Какое-то мгновение стоял в нерешительности, махнул рукой, подписал вторую расписку и снова сел.
— Меня давно тяготит работа в абвере, Алексей Алексеевич. Произошло страшное, маниакальное помешательство целого народа с проявлением самых низменных инстинктов. Мне стыдно за немцев. Народ, давший Гёте, Канта, вашего любимого Маркса, Бетховена, и вдруг…
— Вы пошли в абвер служить добровольно, Людвиг Оскарович?
— Нет, я получил воспитание в России и хотел честно ей служить, но обстоятельства сложились по-другому…
— Как сегодня? — улыбнулся Хованский.
— Не совсем, не совсем, — принимаясь за новую расписку, промолвил Берендс, поглядывая на часы. — Я ведь работал в деникинской разведке. Потом, в конце двадцатых годов, имел честь с вами познакомиться, когда случилось убийство генерала Кучерова. Мне кажется, вы интересовались этим делом. Способствовал раскрыть преступления этого идиота Скачкова. Бывший муж Ирен сейчас в Белграде, мне пришлось выручать Ирен. Она мне нравилась. Так вот, в то время я смотрел на Германию с гордостью, как на спасительницу европейской культуры и правопорядка. Никто не забыл: «Да здравствует мировая революция!» Все помнят, как полыхали пожары восстаний в Венгрии, Чехословакии, как бастовали рабочие и хмель революции кружил голову не одному только люмпену. Все цивилизованные государства смотрели на немцев как на единственных спасителей, все порядочные люди… — И Берендс пристально посмотрел на Алексея.
Хованский, в свою очередь, на него. «Ты подозреваешь, уж не советский ли я разведчик? Думаешь, сорвусь? Нет, мой милый, ошибаешься! — думал Алексей. — Сейчас увижу, предупредишь ли меня о приходе немцев в два часа? Если нет, то Ирен придется поработать одной».
Написав последнюю расписку, Берендс, словно угадав мысли Хованского, снова поглядел на часы:
— Примерно через полчаса ко мне явятся два немца, один из них из посольства, капитан Вольфганг, другой фольксдойче Вилли, хотят собственными глазами убедиться, все ли в порядке. Идут по точкам нашего района.
— Вам известны адреса этих точек и пароли?
— Нет, я знаю, что в Белграде их несколько. Центральная находится в посольстве.
— Постарайтесь узнать, куда пойдут ваши немцы. А в остальном вы правы, Людвиг Оскарович, времена меняются, как и убеждения. Живой ум не должен быть консервативен. Жизнь — движение. Все прогрессирует либо регрессирует. Таков ее закон. Самые прекрасные идеи, воплощенные в жизнь, бывают порой несостоятельны и даже пагубны. Какая судьба ждет Россию, нам неизвестно. Если советский строй ей люб, Россию не победит бронетанковый кулак Германии. И я уверен, что, следуя советам своего фюрера, юберменши не выиграют войну. Революция и Гражданская война в корне изменили характер русского человека. Он не ломает шапки перед господами.
