Так недолго и отупеть, запить, свихнуться. А не махнуть ли тебе, Вадим Павлович, куда-нибудь в другое село, где все налажено: клуб, телевизоры, девушки…
Бригадир комплексной бригады: рано вставать, поздно ложиться, знать землю, ладить с людьми… С людьми-то, Вадим Павлович, ты еще не того… Ведь случилось же на днях, случилось… И пусть она женщина лукавая, эта Пелагея Блажнова, — все равно кто-нибудь другой на твоем месте обошелся бы солиднее. А ты раскис, изнервничался, весь день ходил сам не свой…
Просили женщины: пусть, мол, Пелагея одна поработает, а то она все в артель втирается да лукавит: то вилы у нее неисправны, то вместо совковой лопаты принесла штыковую, то пятое, то десятое. И выходит, все работают, а Пелагея насаживает черенок на вилы или идет домой за другой лопатой и, конечно же, особенно не торопится… Вадим заставил Пелагею навозить в кузницу угля. Пелагея привезла ящик и, узнав, что бригадира вызвали на центральную, ушла домой. Шум из-за этого случился утром другого дня: в учетном листе на стене против фамилии Пелагеи обнаружили позорную цифру — сорок две копейки и стали смеяться.
Как всегда, позже других заявилась сама Пелагея и, как всегда, первым делом воткнулась глазами в учетный лист. С минуту она стояла лицом к стене, потом начала медленно разворачиваться, и лицо ее бурело, как буреет подбородок у разгневанного индюка.
— Вот вам и но-о-венький! Вот вам тихий да вежливый! Выпуска-ает коготки. Подождите, он еще зажмет нас, баб беззащитных, он еще покажет, как свободу любить. Тихоня-то похлеще самого Тимофеича!
С каждой минутой Пелагея прибавляла громкости и вдруг посыпала смрадной, какой от мужиков Вадим не слыхал, бранью. Он выждал, когда Пелагея накричалась и, нажимая на официальное «вы», заговорил:
— Уголь, что вы навозили, кузнец еще не трогал: как лежал, так и остался. Я его замерил и начислил вам по нормам. Не согласны? Давайте создадим конфликтную комиссию, и, если я окажусь неправым, меня накажут.
Уронив глаза в пол, Пелагея молчала.
— Пелагея Федоровна, где-то в городе, я слышал, у вас есть сын, мой ровесник. Неужели вы и с ним разговариваете матерком?
По лицу Пелагеи пошли пятна. Закрывшись углом шали, она завыла.
— Прости меня, Вадим Палч, ради бога прости… Наборзели мы тут с прежним-то охальником, как собаки цепные.
Был Вадим спокойным, да только с виду! Скребли душу кошки: «Что это за жизнь!»
Костяшка влево — костяшка вправо…
4
Ранним апрельским утром Вадим Колосков первый раз седлал Карего. Конь, чуя весеннюю дорогу, бил передним копытом. Руслан увивался рядом:
— Заднюю подпругу затянул лишка, с непривычки больно коню покажется, — и защелкнул пряжку на дырку ниже. — Шагов триста проедешь, промнешь коня и ставь пряжку на прежнее место.
С первых шагов Карий набрал было хорошую рысь.
— Э-э, постой-ка, парень, погоди, — зашумел вдогонку Руслан.
Вадим вернулся с немым вопросом: «Чего еще?»
— Слазь! — скомандовал конюх, и Вадим подчинился.
— Эх ты, ездун! Учись у старших.
Руслан птицей взмахнул в седло и сделал круг рысью.
Слегка избоченясь, он сидел в седле как припаянный, грудь вперед, кепка еле держится на затылке. Лихач, ай да лихач!
— Видал? — глаза у Руслана счастливо сияли, — В седле надо держаться с почерком! Запоминай: самое первое — локтями не болтай, стать держи роскошно, а ежли не торопишься, то полагается легонько избочиться.
После такой инструкции Руслан отпустил Вадима.
На самом выезде из хутора у крайней избы Вадим столкнулся с Лидочкой Меденцевой. Румяная от скорой пробежки, выскочила она из-за угла, но, увидев перед собой коня, остановилась.
— Доброе утро, Вадим Палч. Проезжай поскорее, а то, говорят, если баба дорогу с утра перебежит, весь день у человека наперекос выйдет. — И пересыпала свою речь смехом Лидочка…
Вадим придержал коня.
— А ты суеверна, оказывается. Не ожидал… Проходи, коль торопишься, я приметы не признаю.
— Как знаешь, меня хлебы в печке дожидаются!
Она ловко проскочила перед самой лошадиной мордой и, через шаг оглядываясь, все улыбалась Вадиму. А он смотрел ей вслед, любовался ее ловкой походкой и очень тонким небабьим станом.
