Из темной прихожей с панелями цвета старого бургундского вина лестница вела наверх, в призрачный сумрак второго этажа. Деревянные двери в гостиную налево и в комнаты впереди были, как всегда, закрыты.
На ступенях лестницы стояла обнаженная женщина, чья плоть напоминала тесто, а черты бледного лица так расплывались в сумраке, что Джин не был уверен, Руфь это или одна из ее компаньонок. У нее была высокая, полная грудь, белевшая в темноте. Соски казались тенями, то ли полузабытыми, то ли кое-как приделанными. Волосы на лобке росли так густо, что при смутном свете казалось, будто кто-то продул в ее паху дыру, сквозь которую позади нее на темной лестнице виднелось треугольное темное окно.
По бледным плечам, словно змеи, шевельнулись черные волосы.
— Скорее, — хрипло прошептал голос Руфи.
Она повернулась и пошла наверх по ступенькам без всякого усилия, так что ее ягодицы даже не шевелились во время движения. На миг замешкавшись, он последовал за ней, вытянув руки, хотя ощутил внезапное желание спрятать их в карманах. Они едва ли не ощупью продвигались в темноте. Уже не впервые ему захотелось рассказать обо всем. Кому угодно. Захотелось, чтобы кто-нибудь оказался здесь и подтвердил, что все это происходит на самом деле. Он подумал, что, в сущности, у него очень мало друзей.
Друзей терять он стал еще в колледже. Руфь, правда, оставалась, но она не входила в число друзей, она была просто женщиной, за которой он бегал. Он уже тогда знал Дженни, но не близко. Она встречалась тогда с кем-то из друзей его друзей, и он запомнил, что ее всегда тянуло на развлечения, словно в ее хорошенькой головке не находилось места ни единой серьезной мысли.
Вначале он ухаживал за Руфью, потом бегал за Дженни. Друзей и заводить-то было некогда.
— Поцелуй меня, — прошептала Руфь, и Джин медленно провел губами по ее губам.
— Теперь укуси, — сказала она, и он мягко впился зубами в ее неподатливую плоть.
Заниматься с ней любовью было странно. У него возникало ощущение, словно он рубит, прорезает ее твердую, белую, полупрозрачную плоть. Каждый раз от него требовалось все больше усилий, прежде чем она почувствует хоть что-нибудь.
— Вот… вот, — говорила она. — Я почувствовала… что-то.
Он совершал ритмичные движения, вначале медленно, затем все быстрее, но это походило не столько на любовный акт, сколько на шлифовку наждачной бумагой, на попытку соскрести старую, дряблую кожу, чтобы оголить свежие нервы, чтобы хоть что-то почувствовать.
Он ощутил внезапный порыв ударить эту неотзывчивую плоть, бить ее, щипать, все что угодно, только бы пробудить к жизни. Он знал, что Руфь будет не против. Против был он.
Он не мог смотреть Руфи в глаза во время любовного акта. Не мог выносить этого отсутствующего взгляда. Он продолжал скоблить ее, вонзаться в нее, ощущая ее тело, как ножницы, стискивающие его плоть и нервы до самых костей.
От нее исходил кислый, животный запах. Ее плоть, словно квашня, растекалась по белоснежным простыням. Он резко выпутался из ее густых волос, из скомканных простыней и поднялся, тяжело дыша и думая о Дженни.
Руфь смотрела на него с постели (мог ли он представить ее в другом месте?), словно читая его мысли.
Она все еще оставалась в постели, когда на рассвете он ушел. Не то чтобы спала. Но и не вполне бодрствовала. В общем, как всегда. В других комнатах верхнего этажа товарки Руфи, должно быть, точно так же прощались со своими любовниками.
Внезапно в холле, пошатываясь, появилась тень. Мужчина поднял бледное лицо с темными глазами и отекшими от утомления веками. Словно смутившись, он отвернулся и заспешил вниз по лестнице.
Отойдя от крыльца, Джин заметил, что вся местность словно пробудилась к новой жизни. Он обернулся, чтобы взглянуть на дом. Окна оставались такими же темными, и даже утренний свет не рассеял угрюмые тени.
Когда он вернулся домой, Дженни все еще лежала в постели, плотно закутавшись простыней, так что виднелось только лицо, казавшееся вырезанным из дерева. Шторы были задернуты, укрывая спальню от утренних лучей.
— Дженни, — прошептал он, но она молчала.
