В квартире царил ужасный беспорядок. Перед телевизором она устроила берлогу вчера вечером. Гора твердых диванных подушек перед тахтой, чем тверже, тем лучше, чтобы держать спину и шею, а остальное пространство заполнено одеялами и мягкими подушечками. Напоминало замки, которые он строил мальчишкой в гостиной. Вокруг этого «замка» выстроился ряд переполненных пепельниц и грязных тарелок, хотя еда оставалась почти нетронутой. Дженни постоянно терзал какой-то неутолимый голод, но она мало какую пищу могла есть. Иногда вообще никакую не могла. Но голод донимал ее, и она постоянно пыталась выбрать хоть что-нибудь из огромного количества дрянной еды.
Джин представил себе, как она сидит, закутавшись в одеяла и уставившись в телевизор, и беспокойно хватает то очередную сигарету, то еду, которую невозможно есть. С каждым днем она худела, слабела и все больше походила на ребенка. От женщины в ней почти ничего не осталось. Он корил себя за самую мысль об этом. Можно подумать, в Руфи больше от женщины.
Дженни была не из тех, кто станет сидеть и ждать. Во всяком случае, раньше она такой не была. Она никогда не была по-настоящему увлечена им и не притворялась, что придерживается правил игры. И все же он обманывал себя, воображая, что она сидит всю ночь и, может быть, ждет его. И за эту мысль он тоже корил себя.
Внезапно он ощутил зверский голод. Он распахнул холодильник, так что бутылки и банки в нем громко звякнули, и вытащил бутылку апельсинового сока.
Открывая ее, он заметил, что крышка сидит неплотно. Он поднес бутылку поближе к свету, проникавшему сквозь узкое кухонное окошко, не прикрытое занавеской. Медленно поворачивая бутылку, он увидел едва заметный отпечаток губ возле горлышка. Точно ребенок. Чем дальше, тем ребячливее. Внезапно он разозлился, вылил сок из бутылки и выбросил ее в мусорное ведро под раковиной. Вначале она поддерживала порядок, тщательно чистила за собой столовые приборы, чашки и тарелки, чтобы он не коснулся посуды, которой она пользовалась. Можно подумать, она была заразная.
Они уже давно не занимались любовью. Он даже не помнил, когда они в последний раз целовались.
Ему стало стыдно за то, что он вылил сок. Так заразиться нельзя. Он сам говорил об этом всем друзьям и родственникам, которые считали, что он должен ее бросить. И все же. Он знал, что ничего опасного нет, но все же опасался.
Если бы можно было победить ее болезнь любовью и поцелуями, он сделал бы это, несмотря на весь свой страх.
— Я услышала шум. — Ее голос звучал еле слышно. — Не знала, что ты уже дома.
Он оглянулся. Она плотно закуталась в теплое одеяло. На щеках и шее подрагивали вялые мышцы. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались.
— Тебе лучше оставаться в постели, — сказал он. — Замерзнешь.
— Я и так все время мерзну, — возразила она.
— Знаю, Дженни. — Он подошел и положил руки ей на плечи. — Я знаю. — Он привлек ее к себе.
Поколебавшись, она тоже обняла его или, по крайней мере, попыталась.
— Подержишь меня так в постели? — прошептала она.
— Подержу, — прошептал он в ответ, уводя ее из кухни. — Буду держать, пока тебе не надоест. Хоть до скончания века.
Примерно через час она снова уснула. Джин лежал рядом, нежно массируя ей спину, ощущая каждую мышцу, каждую косточку. И тут прозвенел звонок.
— Ты придешь? — Сквозь помехи и шум ветра он различил голос Руфи.
— Я только что был у тебя, — тихо ответил он.
Дженни заворочалась во сне.
— Но ты придешь? Ты мне нужен. — Руфь говорила настойчиво и повелительно.
— Руфь…
— Ты мне нужен.
Он ухаживал за Руфью все годы учебы в колледже. Время от времени он приходил в себя и понимал, что выглядит нелепо и выставляет себя дураком, однако такие периоды просветления случались редко и длились недолго. Он слышал во сне ее голос, видел ее движения, ощущал ее тело. Он не задавался вопросом, по-настоящему ли он любит ее, или она ему необходима для равновесия и здорового секса. Такие вопросы просто не возникали. В ней не было ничего настоящего, и ему было все равно, существует ли вообще равновесие — во всяком случае, он был словно пьяный. Просто она была ему необходима.
