— Лейтенант Ноэль, — назвался мужчина. — Вам помочь?
— Молодая женщина нервничает, вот и все. Кто-то устроил в их доме идиотскую шутку, а может, графферы балуются. Ее просто нужно успокоить.
— Здесь не социальная помощь, — сказал Ноэль, резко застегивая молнию на куртке.
— Почему бы и нет, лейтенант…
— Ноэль, — договорил тот.
— Ноэль, — повторил Адамберг, пытаясь запомнить его лицо.
Квадратная голова, бледная кожа, светлый ежик волос, уши торчат, Ноэль. Усталый, высокомерный, возможно, жестокий — Ноэль. Уши, жестокость — Ноэль.
— Поговорим об этом позже, лейтенант Ноэль, — сказал Адамберг. — Она торопится.
— Если нужно успокоить мадам, — вмешался тут другой сотрудник, имени которого Адамберг тоже не помнил, — я готов. Мой инструмент при мне, — добавил он, держась руками за ремень своих брюк.
Адамберг медленно обернулся.
— Бригадир Фавр, — представился говоривший.
— Здесь, — спокойно сказал Адамберг, — вам предстоит сделать некоторые открытия, которые, возможно, вас удивят, бригадир Фавр. Здесь женщина это не шар с дырой, и если для вас это новость, попробуйте присмотреться повнимательней. Снизу вы увидите ноги, а сверху грудь и голову. Постарайтесь поразмыслить над этим, Фавр, если у вас есть чем.
Адамберг направился к своему кабинету, стараясь запомнить лицо бригадира. Толстые щеки, крупный нос, густые брови, идиотский вид — Фавр. Нос, брови, женщины — Фавр.
— Расскажите по порядку, — сказал он, прислоняясь спиной к стене кабинета, напротив женщины, присевшей на краешек стула. — У вас дети, мужа нет, где вы живете?
Чтобы успокоить Маризу, Адамберг нацарапал в блокноте ее фамилию и адрес.
— Эти четверки были нарисованы на дверях, так вы сказали? Это было сделано за одну ночь?
— Да. Вчера утром они были на всех дверях. Вот такие большие четверки, — сказала она, разведя руки примерно на шестьдесят сантиметров.
— И никакой подписи или росчерка не было?
— Ой, было! Внизу две буквы поменьше нарисованы ТС. Нет. СТ.
Адамберг записал.
— Тоже черной краской?
— Да.
— Больше ничего? На стенах дома? На лестничной клетке?
— Только на дверях. Черной краской.
— А эта цифра, может, она как-то по-особому нарисована? Как какая-нибудь эмблема?
— Ой, да! Я могу нарисовать, у меня получится.
Адамберг протянул ей блокнот, и Мариза нарисовала большую толстую закрытую типографскую четверку с основанием, расширенным, как у мальтийского креста, и двумя поперечными палочками на конце.
— Вот, — сказала Мариза.
— Вы нарисовали ее наоборот, — мягко заметил Адамберг, забирая блокнот.
— Так она и есть наоборот! Она нарисована наоборот, толстая ножка и две палочки на конце. Вы знаете, что это? Может, это знак каких-нибудь грабителей? СТ? Или что?
— Грабители стараются оставлять как можно меньше следов на дверях. Что вас так пугает?
— Наверное, это мне напоминает сказку про Али-Бабу. Там убийца рисовал на дверях большие кресты.
— В этой сказке он пометил только одну дверь. А потом уже жена Али-Бабы нарисовала такие кресты на других дверях, чтобы его запутать, если я не ошибаюсь.
— Да, правда, — сказала Мариза, успокаиваясь.
— Это граффити, — сказал Адамберг, провожая ее к двери. — Наверно, мальчишки балуются.
— Я никогда не видела у нас таких четверок, — тихо сказала Мариза. — И не видела, чтобы граффити рисовали на дверях квартир. Потому что ведь граффити рисуют, чтобы их все видели, разве нет?
— Всякое бывает. Вымойте свою дверь и забудьте об этом.
После ухода Маризы Адамберг вырвал из блокнота листы и бросил их в корзину. Потом опять прислонился спиной к стене, обдумывая, как промыть мозги типам вроде Фавра. Работа не из легких, болезнь глубоко запущена, а больной о ней и не подозревает. Остается только надеяться, что не все в отделе такие, как Фавр. Тем более что среди них четыре женщины.
Как всегда, погрузившись в размышления, Адамберг забыл обо всем и полностью ушел в себя. Через десять минут, слегка вздрогнув, он очнулся, нашел в ящике список своих двадцати семи подчиненных и постарался, читая список вполголоса, запомнить их имена, не считая Данглара. Потом записал на полях: «уши, жестокость, Ноэль» и «нос, брови, женщины, Фавр».
