Во вторник утром Жосс очень осторожно обращался с кофе, стараясь не делать резких движений. Он плохо спал, а все из-за этой недосягаемой комнаты, которая то и дело возникала у него перед глазами.
Он тяжело опустился на табуретку у стола, где его ждали миска, хлеб и колбаса, и с неприязнью оглядел те пятнадцать квадратных метров, которые занимал. Трещины на стенах, матрас на полу, туалет на лестнице. Конечно, с девятью тысячами франков он мог бы устроиться и получше, но почти половину этих денег он каждый месяц отсылал в Гильвинек матери. Нельзя чувствовать себя сытым, если мать голодает, так устроена жизнь, в этом ее простота и сложность. Жосс знал, что грамотей брал недорого, потому что сам там жил и потому что не платил налогов. И потом, нужно было признать, что Декамбре не был из тех хапуг, готовых снять с тебя последнюю рубашку за сорок кубических метров жилья в Париже. Лизбета вообще ничего не платила, потому что ходила за покупками, готовила ужин и убирала в общей ванной. Декамбре делал все остальное, пылесосил, стирал занавески из общих комнат, накрывал стол для завтрака. И нельзя не признать, что в свои семьдесят лет грамотей прекрасно справлялся.
Жосс задумчиво жевал влажный хлеб и вполуха слушал приглушенное радио, чтобы не пропустить морской прогноз, который записывал каждое утро. Как было бы здорово поселиться у грамотея! Во-первых, рукой подать до вокзала Монпарнас, если что. Во-вторых, там простор, батареи, кровати на ножках, дубовый паркет и ковры с вытертой бахромой. Когда Лизбета только поселилась там, то первые дни с наслаждением ходила босиком по теплым коврам. А еще там кормили ужином. Жосс только и умел, что жарить рыбу на решетке, открывать устриц и глотать моллюсков, поэтому вечер за вечером питался консервами. И потом, там была Лизбета, которая жила в соседней комнате. Нет, он бы никогда не прикоснулся к Лизбете, никогда бы не дотронулся до нее своими жесткими руками, он, который на двадцать пять лет старше ее. И тут надо отдать должное Декамбре, он всегда относился к ней с уважением. Лизбета рассказала ему ужасную историю о том первом вечере, когда она растянулась на ковре. А аристократ и глазом не моргнул. Молодец. Вот что значит иметь мозги. А если аристократ так умно себя вел, то и Жосс бы не сплоховал, с какой стати. Ле Герны, может, и чурбаны неотесанные, но они не разбойники.
Только в этом-то и была вся загвоздка. Декамбре считает его чурбаном и никогда не уступит ему комнату, нечего и мечтать. Ни о Лизбете, ни об ужине, ни о батареях.
Час спустя, доставая из урны записки, он все еще думал об этом. Он сразу заметил большой конверт цвета слоновой кости и быстро вскрыл его. Тридцать франков. Цена росла. Он взглянул на текст, даже не пытаясь прочесть до конца. Этот бред начинал ему надоедать. Потом он машинально разделил кучки на «можно» и «нельзя». Во вторую кучку он отложил такое послание: «Декамбре педик. Он сам плетет свои кружева». То же самое, что вчера, только наоборот. Не горазд на выдумку парень. Этак и будем ходить кругами. И когда Жосс уже собирался бросить записку в брак, его рука помедлила дольше, чем вчера. «Сдай мне комнату, а то я все расскажу в новостях». Шантаж — ни больше ни меньше.
В восемь часов двадцать восемь минут Жосс во всеоружии стоял на своем ящике. Слушатели были на местах, как танцоры, заучившие роль после двух тысяч гастрольных выступлений: Декамбре у себя на пороге, склонившись над книгой, Лизбета в небольшой толпе по правую руку от Жосса, Бертен по левую руку за красно-белыми полосатыми занавесками «Викинга», Дамас сзади, стоит, опершись на витрину «Ролл-Райдера», недалеко от него жиличка Декамбре из комнаты четыре, ее почти не видно за деревом, и, наконец, знакомые лица завсегдатаев, они стояли кружком, каждый на своем обычном месте.
