Ей очень не хотелось отпускать приятных дам, но в конце концов они ушли, и она осталась одна. И тогда, в темнеющем в сумерках и стихшем доме защищавшая ее стена хлопот, а потом общения стала разрушаться. То, что днем казалось дурным сном, все больше становилось неоспоримостью реального факта: кто-то в доме хотел прошлой ночью ее убить. Их тут только трое, все они Каннингэмы, все одной крови: Генри, Николас и она сама… И кто-то из этих двоих мужчин пытался ее убить. Неудача остановит его или он предпримет новую попытку?
Медленно близился вечер. Сгустились тучи и нависла сырость. Позвонил Николас и сказал, что задержится.
— О еде не беспокойся. Мне ничего не нужно.
Услышав его, она странным образом успокоилась. В ее голосе по-прежнему звучала забота о нем:
— Ты приглашен на обед? Поесть ведь тебе надо.
— Ты угадала, — беззаботно ответил он. — Там и поем.
Он повесил трубку.
Ей стало грустно. Опять этот скучный обед с Генри, от которого ни слова не дождешься. Сколько таких уже было, а она не замечала или не обращала внимания на их унылость. Теперь же эти трапезы выстроились перед ней невыносимой бесконечной чередой. А потом, внезапно, как удар ножа, мелькнула мысль: могло случиться так, что ей больше не пришлось бы ничего этого терпеть. Если бы она споткнулась и упала с лестницы прошлой ночью, сейчас она не сидела бы здесь, думая о невеселом ужине вдвоем с Генри, со страхом в душе. А вдруг кто-то замыслил что-то еще? И это произойдет прямо сейчас. Или чуть позже.
Может, предстоящая ей скучная трапеза с Генри будет для нее последней… Может, до этого ничего не произойдет.
Генри попросит ужин, потом она будет мыть посуду…
Боже, как это глупо, невероятно глупо потакать подобным мыслям! Нельзя так. Надо думать об ужине, о том, что потом нужно будет все помыть. Надо пожарить селедку и не забыть, что Генри любит хрустящую корочку. И тосты приготовить. Вот о чем надо думать, а не забивать мозги всякой чушью. А потом вернется Николас… и… Но ведь всегда можно запереть свою спальню.
Вернувшись в Крю-хаус, Розаменд бродила как в тумане. Грядущая ночь ассоциировалась у нее с быстрой рекой Иордан, похожей на узкую полосу. Стоит лишь ее перейти, и они с Дженни избавятся от гнета этого дома. Перетерпеть всего двенадцать часов темноты, и они окажутся в земле обетованной. Порой ей становилось так радостно и легко, что сами эти мысли, казалось, вот-вот перенесут ее туда. А порой чудилось, что новое утро невыносимо далеко. Она еще ни о чем не сказала Дженни — ни о том, что ее отправляют в школу, ни о решении Крейга. Раз теперь не надо будет везти Дженни в навязанную теткой школу, то не стоит ее понапрасну волновать. Даже если она не испугается, то рассердится, то есть в любом случае будет чрезмерно возбуждена. Пусть лучше спокойно поспит и приготовится к тому, что услышит завтра. Из-за этого она не расстроится, наоборот очень обрадуется, но и радостную новость легче принять после хорошего крепкого сна.
Но ее попытки уложить Дженни спать пораньше были тщетны. Дженни хотела послушать радио, дочитать роман, поболтать и сердито уверяла, что не хочет спать. Глаза сияли, и она болтала без умолку.
— Иногда хочется забраться под одеяло, свернуться калачиком и улететь в какой-нибудь приятный сон. А бывают такие вечера, когда тянет выйти на улицу и танцевать в объятиях ветра. Сегодня такой чудесный летучий ветер. Я слышу, как он носится вокруг дома, будто табун мчащихся лошадей. Наверное, такой ветер заставлял ведьм хватать метлы и вылетать на них из труб. Это же здорово! Я бы тоже хотела превратиться в ведьму и кружить над крышами домов!
— Дженни, уже поздно.
Дженни высунула язык. В глазах плясали огоньки, волосы блестели.
— Нет, совсем нет. Знаешь, Розаменд, ты просто родилась занудой, вот в чем твоя беда. Иди завтракать, иди ужинать, иди нить чай, иди спать — изо дня в день одно и то же. Неужели ты думаешь, что мне это не надоело?! Противно, будто я сижу в болотной жиже и знаю, что ждать нечего, кроме того, что приплывет аллигатор и проглотит меня! Знаешь, по-моему, из тети Лидии вышел бы отличный крокодил!
