— Как она? — тихо спросил Хоменко, тронув Березина за рукав.
— В тяжелейшем состоянии… А Женя? Женя где?
— Крепись, Григорий, Евгению Федоровну пока не нашли.
Вертолет стремительно шел в сторону суши.
Березин выходит к берегу, опустошенному наводнением. Море уже отступило, песок высох, и только коряги, выброшенные волной, да поваленные деревья напоминают о недавней беде.
Березин приблизился к перевернутому баркасу, бросил на него мимолетный взгляд. Тихое море ласково плескалось у самых его ног, а Березин стоял неподвижно, словно завороженный, устремив взор куда-то за горизонт.
К Березину подошла Анюта. Лицо у нее скорбное, глаза наполнены слезами.
— Как же так, папа? Как же так?
— Держись, Анюта, держись.
— Как же она бросилась к морю?
— Все бросились кто куда. Анюточка, успокойся, прошу тебя.
Они вместе медленно двинулись по берегу моря…
Прошло время. На высоком берегу моря протянулась улица новых, только что построенных или еще строящихся домов. Возле одного из них мы видим разговаривающего со строителями Березина.
Из-за угла дома появилась Анюта, отыскав взглядом отца, отозвала его в сторону.
— Папа, приехала Ольга Семеновна.
— Чернобривцева?
— Да, она… Я обещала, что позову тебя. Она так плохо выглядит после больницы.
— Я ее не видел с тех пор…
Березин и Анюта вышли к берегу, где на поваленном стволе сидела Чернобривцева.
— Пожалуйста, Ольга Семеновна, — сказала тихо Анюта. — Я пойду, папа.
— Иди, дочь… Ольга! — взволнованно повернулся к Чернобривцевой Березин. — Почему же тебя так долго не было?
— Но ты же знал, я трудно приходила в себя.
— Мне запретили навещать тебя… А я так нуждался в этом.
— В чем?
— В твоем голосе, Ольга.
— Я звонила тебе.
— И молчала при этом…
— Я, Гриша, на себе тяжелую вину чувствую, — горько проговорила Чернобривцева.
— А ты-то при чем? Стихийное бедствие, — пожал плечами Березин.
— Если б Женя не чувствовала, что ты уходишь от нее, она не кинулась бы за тобой. Не кинулась бы…
— Не надо так, Ольга. Все, что было у нас с тобой, было по любви… Разве не так?
— Как же мне отрицать это?
— Можешь меня презирать, но я скажу тебе, о чем думал эти месяцы… Особенно, когда ты лежала в больнице.
— Говори…
— Я очень много думал о тебе… — Березин помолчал. — О Жене, конечно, тоже, но меньше… Да, меньше, Ольга. Человек она была хороший…
— Как страшно звучит — была.
— Как ни звучит, а была. И уже нету.
— Зачем ты так? Она живет еще, Гриша, существует… Мертвые долго продолжают жить в сознании живых.
— Продолжают, но не бесконечно. Мне очень жаль Женю. Анюту жаль, матери лишилась… Но дочь уже большая, не ребенок.
— Анюта еще совсем ребенок.
— Мне показалось, дочь не сторонится тебя.
— Анюта была первой, кого я увидела здесь.
— Мне кажется, я догадываюсь, почему дочь так тебя встретила. Она сейчас не столько думает о себе, сколько обо мне. Возможно, ей кажется, что мое спасение сейчас в тебе.
— Нет, нет!
— Живое продолжает жить, Ольга. Кто осудит человека, который после такого, пусть не сразу, по находит себе друга в жизни? Сама жизнь требует продолжения жизни.
— Если бы у человека было только сердце, а не было разума, тогда с этим можно было бы примириться, по когда есть память…
— Ты сама противоречишь себе!
— В чем я себе противоречу?
— Когда погиб твой муж, которого ты любила… Любила?
— По-своему любила…
— Все любят по-своему. В тебе же нашлась сила полюбить снова? Что же ты молчишь? Или это была не любовь?
— Любовь, Гриша, любовь… — Из уст Чернобривцевой вдруг вырвалось: — Не можем мы быть вместе! Не можем! Она всегда будет стоять между нами!
Березин отступил на несколько шагов, опустил голову:
— Может, я скажу страшные слова, но я не любил ее… Плохо это, но не любил. А для нее я был все, свет в окошке.
— А если я подчинюсь тебе?
— Ты — нет. Ты не можешь подчиниться.
— Подчинилась же я тебе однажды.
— Ты любви своей подчинилась. Хорошо жить друг с другом могут только разные люди.
— Значит, мы разные?
— Да, разные. И в этом наше счастье с тобой! Вот о чем я думал все это время. Мы должны быть вместе! Пусть не сразу… Пройдет время…
— Нет, Гриша, нет! Я не найду в себе силы! Не смогу переступить через это!
