В общем, если бы погода была более надежной, а небо менее угрожающим, то пассажирам арбы незачем было бы жаловаться на путешествие, проходящее даже в таких примитивных условиях.
В одиннадцать часов утра наши друзья прибыли в Вице на древнем Пюкситесе, греческое название которого «самшит» достаточно оправдывается обилием этого растения в окрестностях. Там они наскоро, и даже, пожалуй, слишком наскоро, позавтракали — по прихоти господина Керабана, брюзжание которого свидетельствовало о плохом настроении.
Так что ван Миттен опять не счел случай подходящим, чтобы обратиться к нему со своей небольшой просьбой. В момент отъезда Бруно отвел его в сторону и спросил:
— Ну что, хозяин?
Ван Миттен ответил ему:
— Ну, Бруно, в следующем поселке.
— Как?
— Да, в Ардешене!
И Бруно, рассерженный таким проявлением хозяйской слабости, ворча, лег в глубине арбы, а ван Миттен стал растроганно рассматривать романтический пейзаж, в котором сочетались голландская опрятность с итальянской живописностью.
В Ардешене все было так же, как в Вице и Аршаве. В три часа вечера поменяли лошадей и в четыре выехали, но в силу категорического требования Бруно, не желавшего медлить и дальше, ван Миттен согласился обратиться к Керабану еще до прибытия в поселок Атина[266], где было условлено провести ночь.
Чтобы добраться до этого поселка, нужно пройти пять лье, что увеличило бы расстояние, проделанное за этот день, до пятнадцати лье. Это было не так уж плохо для простой тележки, но дождь, который собирался, без сомнения, должен был задержать ее, сделав дорогу плохо проходимой.
Грозовые облака вдали все росли и росли. Тяжелая атмосфера затрудняла дыхание. Было ясно, что ночью или вечером над морем разразится гроза. После первых вспышек молнии пространство, глубоко потревоженное электрическими разрядами, стало продуваться шквальными порывами, а шквал не может разбушеваться без того, чтобы пар не обратился в дождь.
Три путешественника, и не больше, могла вместить арба. Ни Ахмет, ни Низиб не нашли бы убежища под ее полотном, которое, возможно, и не смогло бы защитить от порывов бури. Так что всадникам, как, впрочем, и остальным, нужно было быстрее добраться до следующего поселка.
Два или три раза господин Керабан высовывал голову из-под навеса и смотрел на небо, мрачневшее все больше и больше.
— Плохая погода, — качал он головой.
— Да, дядя, — соглашался Ахмет, — Успеть бы только добраться до сменной станции прежде, чем разразится гроза.
— Как только начнется дождь, — продолжал Керабан, — ты присоединишься к нам в тележке.
— А кто уступит мне место?
— Бруно! Этот добрый малый сядет на твою лошадь…
— Конечно, — живо подтвердил ван Миттен.
Но можно быть уверенным, что он не смотрел на Бруно в тот момент, когда давал согласие. Не осмелился. Бруно пришлось собрать все силы, чтобы не взорваться, и его хозяин хорошо это чувствовал.
— Самое лучшее — это поспешить, — сказал Ахмет. — Если шторм разразится, то полотнище будет пробито в один момент и арба уже не спасет.
— Поторопи упряжку, — сказал Керабан ямщику.
Возчик не меньше путешественников торопился прибыть в Атину и хлыста не жалел. Но бедные животные, изнывая от грозовой тяжести, не могли двигаться резвее, тем более по дороге, еще не выровненной макадамом[267].
Как же господин Керабан и его спутники должны были завидовать «чапару», экипаж которого пересек им путь к семи часам вечера! Это был английский курьер, который каждые две недели перевозил депеши из Европы в Тегеран. Ему требуется лишь двенадцать дней, чтобы добраться до Тегерана, столицы Персии, с двумя или тремя лошадьми, перевозящими его чемоданы, и несколькими «заптие»[268] эскорта. На почтовой станции ему оказывают предпочтение перед всеми другими путешественниками, и у Ахмета появилось опасение, что в Атине нельзя будет найти неизнуренных лошадей. К счастью, эта мысль не пришла в голову господину Керабану. Он получил бы удобный случай для излияния новых жалоб и, безусловно, воспользовался бы им. Может быть, негоциант даже искал такого случая. В конце концов он его и получил благодаря ван Миттену.
