— Ну и глуп же я! — сказал Сидролен, хлопнув себя по лбу. — Мог бы и сам сообразить.
Минибанджо вернулось в рюкзак. Парень опять принял вертикальное положение и протянул Сидролену руку.
— Сэнкью, — сказал он, — и ори буар[26]!
Затем он обращается к девушке:
— Шнель! Ти идьот или не идьот?
Девушка грациозно встает и в темпе засупонивается.
— Ну и дрессировочка! — заметил Сидролен.
Юный кочевник тут же запротестовал:
— Найн! Найн! Нет трессировотшка: швобода! Либертад! Марширен нах кемпинг бикоуз иметь швобода марширен нах кемпинг!
— Ясно, ясно.
— Прощайте! — сказала девушка, в свою очередь протягивая руку Сидролену. — Еще раз спасибо, мы к вам зайдет как-нибудь, если будет время.
— Милости просим, — ответил Сидролен.
Он посмотрел, как они карабкаются вверх по косогору со всем своим снаряжением.
— Для силачей работка, — прошептал он.
— Они вернутся? — спросила Ламелия.
— Не думаю. Нет, они никогда не вернутся. Да и что они мне? Они едва ушли, а я о них уже почти забыл. А ведь они существуют, они, без сомнения, заслуживают права на существование. Но они никогда больше не вернутся в лабиринты моей памяти. То было мимолетное знакомство. Бывают такие сны, похожие на мимолетное знакомство, — наяву они наверняка прошли бы мимо сознания, и однако, эти сны волнуют, когда припоминаешь их утром, пока тычешься без толку в сомкнутые ставни век. Может, я и сейчас спал?
Ламелия не ответила ни утвердительно, ни отрицательно — по той простой причине, что она не дослушала его монолог до конца.
Сидролен взглянул на часы в кубрике и не без удовольствия констатировал, что встреча с кочевниками пробила весьма несущественную брешь в том отрезке времени, который он отводил своей сиесте, и что эта последняя вполне может быть продолжена еще на несколько минут. Вот почему он разлегся в своем шезлонге, и ему опять удалось заснуть.
— Что я вижу! — воскликнул король, сидящий под своим заветным дубом. — Уж не припожаловал ли к нам наш горячо любимый герцог д’Ож!
— Он самый, сир, — отвечал герцог, склоняясь долу перед королем, и добавил: — Мое вам нижайшее!
— Счастлив тебя видеть в добром и цветущем здравии, — сказал король. — Как там твоя семейка?
— Моя супруга умерла, сир.
— Надеюсь, это не ты ее укокошил? С тебя ведь станется!
Тут король изволили милостиво улыбнуться собственной шутке, и тотчас окружающая свита прямо-таки зашлась от восхищения.
— Стало быть, с наследником дело по-прежнему швах? — осведомился король.
— Увы! — вздохнул герцог. — У меня только мои тройняшки, и это для меня тяжкий крест, государь, тяжкий крест!
— Кстати, о кресте! — воскликнул король. — Я очень рад твоему приезду. Мы тут снаряжаемся в новый крестовый поход и очень рассчитываем, что ты составишь нам компанию.
— Не очень-то мне это по вкусу, государь.
— Ну-ну-ну! Не спеши с отказом, ты ведь еще не знаешь подробностей. Во-первых, на сей раз мы отправляемся не в Египет (вот тебе нá, сэр!). Нынче мы берем курс на Карфаген.
— А это мне совсем уж не по вкусу.
— Карфаген-то? Да нет, ты сперва вникни, мой добрый д’Ож, одни только исторические воспоминания чего стоят!.. Блаженный Августин... Югурта... Сципион... Ганнибал... Саламбо... Неужто тебе это ни о чем не говорит?!
— Совсем ни о чем, сир. Моя читай книжки мало-мало.
— Ах, д’Ож, мой добрый д’Ож, и все-таки тебе необходимо сопровождать меня, дабы выпотормошить этих поганых нечестивцев.
— И не уговаривайте, сир, на сей раз я с вами не в деле и не в доле.
— Стало быть, у тебя нет желания разделаться с приверженцами Магомета?
— Судите сами, сир: я живу отшельником в своем скромном загородном замишке с д’ожноном, я воспитываю там дочерей, коими Господу угодно было удручить мою старость, и лечусь от неизлечимой болотной лихорадки, которую подцепил в Дамьетте и прочих отдаленных колониях нашей метрополии, там же некий святой человек, он же капеллан, он же аббат Онезифор Биротон, заботливо ведет меня по пути истинному к очищению души, — так с какой же стати, сир, скажите сами, с какой же стати мне срываться из моей мирной провинции?! Неужто для того, чтобы год спустя меня доставили туда же засоленной тушей в бочонке?!
