Мадо На Цырлачках, чистившая картошку, поинтересовалась:
— Что-нибудь не так?
— Только не спрашивай меня. Впервые в жизни я так струхнул. Эти кретины решили, что я сексуальный сатир. Если бы я не смылся, они бы меня разорвали.
— Это вам наука не лезть не в свое дело, — наставительно сказала Мадо На Цырлачках.
Турандот не ответил. Он включил крохотный телек, находившийся у него в черепушке, и принялся просматривать в персональных последних известиях событие, в котором он только что поучаствовал и благодаря которому чуть было не вляпался если не в персонажи мировой истории, то уж совершенно точно в герои хроники дня. Мысленно представив, чего ему счастливо удалось избежать, он содрогнулся. И пот вновь заструился у него по лицу.
— Божежтымой, божежтымой, — забормотал он.
— Ты говоришь, говоришь, — выступил Зеленец, — и это все, что ты можешь.
Турандот утер лицо и обслужил себя в третий раз.
— Божежтымой, — повторил он.
Это выражение, как ему представлялось, наилучшим образом выражало сотрясавшие его эмоции.
— Ничего страшного, — успокоила его Мадо На Цырлачках, — вас ведь не тронули.
— Хотел бы я посмотреть на тебя на моем месте.
— Да как я могла бы быть на вашем месте? Вы и я — две большие разницы.
— Ладно, хватит спорить. У меня не то настроение.
— А вы не думаете, что надо бы их предупредить?
Черт, и правда ведь, об этом он не подумал. Турандот поставил на стойку третий стакан, из которого не выпил еще ни глотка, и пошел исполнять свой долг.
— Это вы, — кротко констатировала Марселина, занятая вязанием.
— Девчонка, — сообщил запыхавшийся Турандот, — эта ваша девчонка смылась.
Ни слова не говоря, Марселина направилась в комнату Зази. Сведения оказались верны. Комната была пуста.
— Я увидел ее, — продолжал Турандот, — попытался задержать. Как бы не так! (жест).
Марселина вошла в спальню, стала трясти Габриеля, а он тяжеленный, его с места сдвинуть трудно, не то что разбудить; спать он любит, любит от всей души, дрыхнет самозабвенно, так что разбудить его дело очень непростое.
— Ну, чего, чего? — наконец заорал он.
— Зази удрала, — кротко сообщила Марселина.
Он уставился на нее. Без комментариев. Габриель, он быстро соображает. Он очень схватчивый. Он поднялся. Обошел по контуру комнату Зази. Габриель, он любит во всем убедиться самолично.
— Может, она в сортире заперлась, — оптимистически предположил он.
— Нет, — кротко разуверила его Марселина. — Турандот видел, как она удирала.
— И что ты видел? — спросил Габриель у Турандота.
— Видел, как она уходит, ну, поймал ее и хотел привести назад.
— Это ты молодец, — одобрил Габриель. — Так поступают настоящие друзья.
— Ну да. Но девчонка переполошила народ, кричала, что я делал ей гнусные предложения.
— Это правда? Ты делал? — спросил Габриель.
— Да конечно нет.
— Никогда ж неизвестно.
— Это ты прав, никогда неизвестно.
— Дай ему рассказать, — кротко попросила Марселина.
— Тут же сбежался народ, обступили меня, собрались мне морду начистить. Эти мудаки приняли меня за сатира.
Габриель и Марселина расхохотались.
— Ну, а как только наступил момент, когда они отвлеклись от меня, я дал деру.
— Здорово перетрухал?
— Еще как. Никогда в жизни я не испытывал такого страха. Даже во время бомбежек.
— А я вот никогда не боялся бомбежек, — похвастался Габриель. — Как только англичане начали бомбить, я сказал себе: эти бомбы не для меня, а для Гансов, и потому англичан я встречал с распростертыми объятьями.
— Дурацкое рассуждение, — заметил Турандот.
— А я все равно не боялся, и можешь мне поверить, меня ни разу не зацепило даже при самых страшных бомбежках. Гансы, те с полными штанами неслись в бомбоубежища, а я плевал на опасность, оставался наверху и любовался фейерверком. Бабах! — и цель накрыта, склад боеприпасов в воздух, вокзал в развалинах, от завода одни воспоминания, город в огне, потрясное зрелище.
Габриель вздохнул и заключил:
— В сущности говоря, не такая уж и скверная тогда была жизнь.
— А что до меня, — сказал Турандот, — война мне радости не принесла. С этим черным рынком я все никак не мог сшурупить и вечно попадал впросак. Не знаю, как это получалось, но меня вечно штрафовали, вечно что-то тащили, вечно драли, то государство, то налоговая инспекция, то контролеры какие-то, заведение мое вечно закрывали, а в июне сорок четвертого, когда я только-только чуток разжился, надо же — попадает бомба, и все, с приветом. Полная невезуха. Счастье еще, что я получил в наследство эту халупу, а то не знаю, что бы я делал.
