Упражнения в стиле - страница 169

— Вам это помогло?

— Мало. Предпочитаю узнавать тайны других, нежели окружать таинственностью себя самого.

— Это несколько противоречит тому, что вы только что говорили.

— Ничуть, ничуть. Подумайте сами.

Депутат приветливо взглянул на пса.

— Вы мне нравитесь, — сказал он, — и я с большим удовольствием увидел бы вас своим спутником. Я купил бы вас у месье Денуэта, если бы не боялся, что после этого вы перестанете говорить.

— Почему это вдруг?

— Так или иначе, я знаю, что собаки не умеют говорить. Наверняка под этим столом вставлены микрофоны, а мой настоящий собеседник находится в соседней комнате. Он слышит меня, отвечает мне. Кстати, пользуюсь возможностью сказать ему, что был бы рад познакомиться с ним в живом виде.

— Ну и ну! — сказал пес. — Вот вы какой, однако. Видите говорящего пса и не верите в это?

— Вас хорошо выдрессировали, только и всего.

— Хе-хе, а если я скажу, что у меня есть и другие таланты?

— Какие же?

— Например, я могу делаться невидимым.

— Покажите.

— Сперва расскажите, как было дело ночью с Гортензией.

— Очень просто. Я попросил ее уйти. Она решила, что я шучу. Но в конце концов поняла. Ушла. Мне было и вправду жаль так ее унижать, но что поделаешь... мой жребий...

— Да-да, — задумчиво произнес пес.

— Вам весьма небезразлична эта особа?

— Мы были с ней очень близки, — сказал пес, стыдливо пуская голову.

— A-а, — осторожно произнес Амедей.

Они замолчали.

— Как насчет невидимости? — спросил странник.

— Ах да, невидимость. Что ж, хотите длительно и постепенно или мгновенно и целиком?

— Ну, знаете...

— На ваш выбор.

— Скажем, длительно и постепенно.

Дино тотчас же спрыгнул со стула и начал описывать самый большой круг, какой только можно было очертить в комнате, не задев ни одного стула. Почти дойдя до исходной точки, пес изменил направление и описал другой круг, чуть меньшего радиуса, в то время как его собственные размеры пропорционально уменьшались, и, рисуя таким образом спираль, он в результате превратился в малюсенький собачий атом, вращающийся с возрастающей скоростью вокруг оси симметрии намеченной геометрической фигуры; наконец этот вертящийся зародыш достиг бесконечно малого размера и исчез.

— Занятный фокус, — пробормотал странник. — Но я встречал фокусников и посильнее. Черт, снова я сам с собой разговариваю; отвратительная привычка, надо от нее избавляться.

Он положил свой заплечный мешок возле кассы, но не стал никого беспокоить и вышел. На улице приятная теплая влага стала пощипывать ему нос; в бодром расположении духа он отправился на поиски дома одноглазого дядюшки и вскоре нашел его.

Среди прочих призраков отмечу

Певчего Дризда!

Ален[*]. «Читая Диккенса», стр. 41

С самого раннего возраста я постоянно опасался того, что может каким-то образом мне навредить; так, я боялся поочередно Бабы-Яги, восковых фигур в музеях Дюпюитрен, мест, кишащих машинами, хулиганов, цветочных горшков, падающих на голову, лестниц, гонореи, сифилиса, гестапо, управляемых ракет «Фау-2». И разумеется, наступивший мир не избавил меня от тревожных переживаний: ем я как-то вечером каштановое пюре и начинаю представлять себе, что я в джипе и водитель не успевает свернуть в сторону, и я вижу, как перед нами вырастает огромная колонна, и говорю себе: «Мы сейчас врежемся», и тут мы врезаемся, все меркнет; в полном мраке я говорю себе: «Я мертв», я говорю себе: «Значит, вот какая она, смерть», а потом просыпаюсь — живот чудовищно раздут и сильно бьется сердце. Я зажигаю свет, смотрю на часы — два часа, два часа ночи, еще рано, — встаю и иду писать. Так как горшком я не пользуюсь, приходится тащиться в туалет. Туда ведет длинный коридор. Я прохожу по нему, продолжая мысленно себя изводить: «А если то, а если се». Мне удается себя основательно взвинтить; пробравшись в сортир, я захлопываю за собой дверь и радуюсь, что здесь могу почувствовать себя в родных стенах, за закрытой да еще и запертой дверью.

Писаю.

Спускаю воду.

Когда гигиеническое буль-буль умолкло, я учуял в коридоре презентативность небытия без амбиентности экзистенции, отчего моим зубам стало жарко, ногтям — холодно, просто ужас — повсеместное вставание волос дыбом. Подлый страх овладел моей душой; обхватив голову двумя руками, я уселся на стульчак и застонал от обиды на судьбу-злодейку. Презентативность небытия без амбиентности экзистенции была несомненно (непорочно зачатым) плодом моего воображения, увлекшего рассудок на самое дно глубочайшего засирания под воздействием каштанового пюре. Подобное объяснение, приемлемое с точки зрения различных измов, могло, разумеется, сполна удовлетворить мою склонность к философским наукам, но, увы! никак не могло помешать экзистенции небытийных амбиентностей презентативности, которые, изголодавшись по разврату и ушной сере, бродили по коридору и распухали от своей бесцельности и неуместного онанизма.