Кальвадос был ядреный, и Губернатис несколько раз похвалил хозяина; хозяин же собрал похвалы без лишней гордости, но и без лишней скромности. На этот раз он молчал, как и его пес. Казалось, у него пропало всякое желание рассказывать истории.
На безлюдной улице послышались приближающиеся шаги, и вскоре дверь приоткрылась. Дино спрыгнул со стула и залаял. В проеме возникла голова — голова одноглазого старика.
— Ведь вы зайдете ко мне завтра утром, господин странник? — спросила голова.
— Непременно.
— Доброй ночи.
Голова исчезла, дверь закрылась. Дино успел вновь забраться на стул.
— Вы с ним уже познакомились? — спросил Денуэт.
— Он только что был здесь. Только вот кто он, собственно, такой?
— Откуда мне знать? Кто вообще это знает? Одержимый старик, вот и все.
Пес искоса взглянул на странника и улыбнулся. Потом зевнул, спрыгнул со стула, уверенно направился к двери, толкнул створку и тоже исчез.
Над головой послышались шаги.
— Горничная готовит вам комнату, — сказал хозяин.
— Об этом одноглазом мне рассказывали удивительные вещи.
— Кто же?
— Ваша горничная.
Хозяин пожал плечами:
— Пф-ф, в этих краях все такие суеверные. Это россказни, порой довольно глупые. Кое-кто вам даже скажет, что мой пес умеет говорить.
Губернатис рассмеялся: да уж, надо такое придумать!
— Или может стать невидимым.
— В другие времена его бы сожгли, и вас вместе с ним.
— Меня? Меня? Месье депутат, я ни в чем не повинен. Какое отношение я имею к этим глупостям?
— Одноглазого старика тоже сожгли бы.
— Сумасшедшего? Он же сумасшедший!
— Теперь сумасшедших не тащат на костер.
— Нет.
Хозяин умолк и вновь онемел. Над головой стало тихо, стаканы опустели.
— Пойду-ка я спать, — сказал Губернатис, вставая. — Спасибо за чудесный кальвадос.
Он взял свой дорожный мешок.
— Комнату найдете? — спросил Денуэт, продолжая сидеть. — Прямо напротив лестницы. Номер один.
— Доброй ночи, месье Денуэт.
— Доброй ночи, месье депутат.
Встать он не пожелал.
Губернатис толкнул дверь; на лестнице еще горел свет; он заметил, что внизу на груде лохмотьев спит Дино. Гость тихонько поднялся, дерево скрипнуло, пес не проснулся.
Он вошел в комнату — в постели, разумеется, была Гортензия.
II
На следующее утро Амедей, свежий и бодрый, проснулся с первыми лучами солнца. Сделал гимнастику (ежедневную и методичную), умылся, привел себя в порядок. Затем спустился вниз — в столовую; дорожный мешок его был готов, и сам он готов был отправляться.
— Месье желает чего-нибудь? — спросила Гортензия с порога кухни.
— Черный кофе, хлеб, масло, варенье.
За окном было деревенское утро: хлопотали какие-то люди, а также — лошади, машины, тележки, бороны; кошки, собаки; дети; все вели себя сдержанно, даже если что-то выкрикивали. Кофе с хлебом-маслом-вареньем был подан; Амедей выпил его с наслаждением и радостью, сначала сидя один, поскольку Гортензия, вся расхристанная после сна, убежала на кухню, а затем в компании Дино, который, едва закрылась дверь, вскочил на стул напротив постояльца. Странник предложил ему сахару.
— Охотно, — ответил пес и принялся хрустеть.
— Хорошее сегодня утро, — сказал Амедей.
— Неплохое, — отозвался пес, облизывая морду, еще мокрую от слюны.
— Хорошая погода будет мне в дорогу, — сказал Амедей.
— Погода может перемениться, — заметил пес.
— За полдня?
— Здесь она вечно меняется. Зайдите к дядюшке.
— Ах да, обязательно. Вообще-то я его не забыл.
— А Гортензия?
— Я ее выгнал. Она влезла ко мне в постель!
— И правда, выгнали. Она страшно обижена.
— Вы, верно, думаете, что я стану портить себе карьеру интрижкой со служанкой?
— Найдется немало политиков, у кого были любовницы... интрижки... приключения.
— Фу. Это не в моем духе. Мне себя упрекнуть не в чем ни с этой точки зрения, ни с точки зрения работы. В этом моя сила... одно из моих сильных мест; другое — моя ученость.
— Такая ли это сила? — спросил пес. — Насколько я знаю, в министрах вы не ходили.
— Погодите еще. И потом, если ты в чем-то силен, не обязательно кричать об этом на каждом углу.
— Уж не масон ли вы?
— Вот невидаль. Это действительно сила, но она чахнет. Впрочем, я в самом деле F. М.
