Гортранспортист не осмеливается спросить это у Сидролена.
Н-да, с домиком в предместье, как видно, придется обождать.
Но спросить-то все-таки можно.
— Сколько же вы за ней дадите? — спрашивает гортранспортист.
— Сколько — чего? И кому? — интересуется Сидролен. — В денежных вопросах я, знаете ли...
— Ну как же! — говорит гортранспортист. — Ну как же, приданое-то, ну, то есть то, что раньше называли приданым, кошелек, так сказать, в корзинку новобрачной.
— Что-то не пойму, о чем вы тут толкуете, — говорит Сидролен.
— А разве вы Ламелии к свадьбе ничего не подкинете?
— Ничего, — говорит Сидролен.
— Вообще ничего?
— Вообще ничего.
— Ну как же... у вас ведь небось кой-какие деньжата водятся?
— Конечно, но мне же предстоят расходы.
— Какие расходы?
— Расходы по замене. Как вы думаете, могу я жить без хозяйки? Неужели я сам себе буду чистить башмаки, готовить жратву и прочее? Стало быть, мне придется раздобыть себе другую хозяйку. А это станет недешево.
— Позвольте, позвольте, — нервно говорит гортранспортист, — но Ламелия, надеюсь, не ваша хозяйка, она вам дочь или кто?
— Не беспокойтесь, тут все в порядке, — веско заверяет его Сидролен, — Ламелия — последняя из тройни, которую моя покойная супруга произвела на этот свет, перед тем как отправиться на тот.
— Я об этом ничего не знал, — говорит вконец подавленный гортранспортист.
— Да вы не сокрушайтесь так, это ведь даже шикарно — жениться на тройняшке. То-то будете форсить перед приятелями!
— Это-то верно.
— А что касается денег, то что вы от меня хотите! — мне ведь нужен кто-нибудь, чтобы драить палубу, поднимать флаг на мачте по большим церковным праздникам и так далее. Не самому же этим заниматься, — вот и понадобится монета, чтобы платить какой-нибудь редкой пташке, а вам, следовательно, шиш.
— В таком случае, — говорит гортранспортист, — я прямо не знаю... прямо не знаю...
— Вспомни о нашей страстной любви! — говорит Ламелия.
— Ну-ну! — говорит Сидролен. — Не стройте из себя корыстолюбца.
— Да, конечно... и потом, тройняшка... да, тройняшка — это вещь; может, мне повезет и мое фото попадет в газеты или даже по телевизору в новостях покажут, как вы считаете?
— Без всякого сомнения! — веско заявляет Сидролен.
— Прекрасно! — восклицает гортранспортист. — Разрази меня гром, я беру Ламелию, с деньгами или без!
— Молодец парень! — говорит Сидролен. — Ну а как вам понравилась моя укропная настойка?
— Первоклассная! — говорит гортранспортист. — Первоклассная!
Пауза.
— Хорошо, — говорит наконец гортранспортист, — значит, по рукам. А теперь, с вашего позволения, я возвращусь домой, чтоб мать оповестить.
— Я вам прямо скажу, — возражает Сидролен, — если вы собираетесь подсунуть мне свою мать вместо Ламелии, чтобы скрести полы и начищать руль, то она мне и даром не нужна!
— Да я и не собирался ей это предлагать.
— Ну и слава Богу!
Сидролен встает, за ним встает и гортранспортист. Сидролен говорит Ламелии:
— Я его проведу по сходням, а то у него голова слабая.
И он берет гостя за руку, чтобы тот не свалился в тину; потом они взбираются вверх по склону.
— Ну-с, до свиданья, — говорит Сидролен гортранспортисту.
Он смотрит на изгородь и дверцу, сплошь покрытые надписями.
Гортранспортист замечает:
— Не понимаю типов, которых тянет всюду писать. Это что, все про вас?
— До свиданья, — отвечает Сидролен.
Пока гортранспортист медленно удаляется, Сидролен идет за банкой с краской; старательно и любовно водя кистью, он кладет гладкие зеленые мазки на букву «У»; он так усердствует, что названная буква явственно проступает благодаря щедро наложенному слою краски; затем переходит к букве «Б» и замазывает ее с тем же неубывающим пылом. Он больше не слышит шагов прохожего, проходящего мимо, ни проходящих по бульвару тысяч и тысяч уаттомобилей. Виконт де Голодрань вполголоса беседует с герцогом д’Ож. Ла-Тремуй, Дюнуа и герцог Алансонский собираются поставить на место этого Капетишку и научить его поучтивее обращаться с высокородными сеньорами. К ним присоединился и кое-кто поважнее. Герцог д’Ож осведомляется, кто бы это мог быть, и добавляет, что понятия ни о чем не имеет. Поломавшись для приличия, юный виконт признается, что этот «кое-кто» не кто иной, как сам дофин.
