— Вот и договорились. А теперь ступайте, голубчик, — ласково проводил Крылова Флоринский. — Перикуля ин мора. Опасность в промедлении.
Так появилось у университетского садовника еще одно детище: городской сад.
Шесть подвод, занаряженных по приказу городского головы Михайлова, работали с рассвета до полуночи. Крылов сам выбирал в окрестных лесах крепкие молодые березы, ели, сосны, рябину… Следил за тем, чтобы рабочие, приданные в подмогу, не обтрехивали бы с корней материнскую землю, чтобы ямки были копаны достаточные по глубине и размеру. Не выпускал из рук лопаты, подправлял, где надо, посадки. Спешное дело случилось, это правильно, но деревья здесь ни при чем. Высокий Путешественник погостит да уедет, а городской сад останется на долгие годы, и, стало быть, делать все нужно хорошо и по-доброму.
Давно приметил Крылов: сибиряки, живя в тайге, в окружении естественных рощ и лесов, не любят разводить сады. «Пескари», «юрточники», «еланцы» задыхаются от пыли, но прутика живого в землю не воткнут. Не обучены. Поливают улицы помоями и содержимым посудин… Пустоши, склоны Воскресенской и Юрточной гор, поросшие бурьяном и лебедой, редкие палисадники с хилой, червивой черемушкой и астрами под окнами монументальных двухэтажных особняков, на улицах лопухи величиной со слоновье ухо — вот, пожалуй, и весь зеленый городской убор. Лагеря и университетская роща — первые ласточки в Томске.
«А хорошо бы, — мечталось дальше, — вдоль всех улиц-проспектов аллеи высадить! Ну, хотя бы тополя… И растут быстро, и пыль городскую исправно поглощают. Недаром в Древней Греции площади, на которых собирался демос, народ, обсаживались тополями. А еще прекрасно было бы восстановить березовые семьи вокруг Белого озера! Ведь раньше, говорят старики, берез здесь было белым-бело, оттого и название озера пошло — Белое…»
Так думал Крылов, мечтал, а неотложные заботы одолевали его, гнули к земле, отодвигали мечтания в неопределенное будущее.
Едва он управился с посадками в городском саду — ох и достался же ему этот пустырь, убитый щебенником, обломками кирпича, обрезами досок и навозом! — как установилась сушь, и надо было следить за поливом.
С водой в Томске всегда было трудно. Ушайка, чистая в верховьях, по городу текла мутная, сорная. От портомоен, устроенных тут же, рядом с мостками, откуда черпали горожане воду, серо-грязными разводами, не переставая, тащилась мыльная пена. Чуть выше по течению вовсю купались дети и домашний скот. Но и такой воды вдосталь не было. Один извозчик, переданный под начало Крылову, нога за ногу запинаясь, едва ли два круга в день делал. Пока вторую бочку доставит, под деревьями опять сухо.
Выручил Немушка. Прогнал нерадивого водовозчика, добавил на подводу еще две бочки и, сам вытягивая за коренника, до глубокой ночи курсировал между Ушайкой и новым городским садом.
Между тем в конце мая вся Томская губерния пришла в необыкновенное волнение. Слухи о приезде цесаревича Николая распространились и проникли в самые отдаленные ее уголки. Теперь все, что ни делалось в пределах губернии, так или иначе связывалось с этим великим событием.
В окрестностях Томска появились толпы богомольцев, трудников и трудниц. Богомольцы шли отовсюду, даже из Семипалатинска и Тобольска. Их сопровождала многочисленная нищая братия: побирушки, погорельцы, нищеброды, калики перехожие, прошаки. Все они двигались в одном направлении — в Семилужки, где хранилась икона чудотворца Николая.
В каждой приличной российской губернии была своя чудотворная икона. Имелась она и в Томской.
Чудотворцу Николаю приписывали исцеление от паралича, от слепоты и глухоты, верили, что поклонение этой семилуженской святыне приносит богатство, девушкам-сиротам — князя-жениха. Утверждали, что пущенная на плотике по реке, она укажет утопленника.
В этот год, в лето ожидаемого приезда Великого Гостя, верования в могущество иконы его имени вспыхнули с особой силой, и началось к ней настоящее паломничество. Каждый день в Семилуженской церкви сам архиерей служил молебен, люди стояли так тесно, что невозможно было поднять руку и перекреститься. Во время выноса Николая-чудотворца народу несколько человек были призадавлены. Во избежание беспорядков на всем пространстве от Семилужков до Томска дежурили конные разъезды полиции. Бойкий же торговый люд стремился поворотить небывалое скопление народа в свою пользу — вдоль дорог, как трава подорожник, выросли палатки, навесы, где продавали чай, пиво, квас, бублики, топтанники с рыбой, «морковны-картовны» пироги, сибирские шаньги.
