Что же показывает этот барометр «тихого десятилетия»?
Войти бы в палатку, поговорить… По душам, откровенно. Есть же у них общее, много общего!
Войти — а они заподозрят: подслушивал. Нет, только не это! Пусть все идет, как идет. Учись у молчаливого пасечника, приват-доцент Крылов.
А в это время под покровом темноты к Томску подплывала ничем не примечательная арестантская баржа, одна из сотен, сплавляющихся в нынешний рекоходный сезон. На ней среди изможденных, отупевших от истязательного пути людей затаилась до поры до времени желтая смерть — холера.
Город спал. Ему снились кошмары, пожарища и вольные подвиги местных папуасов, разбойные десанты ахметок — но и в самом кошмарном сне он не мог предвидеть ту смертную тоску и растерянность, которые обрушатся на него с приходом этой баржи.
Немногие оставшиеся в городе студенты Императорского Томского университета, которых не раз порицали за легкомыслие, под руководством нескольких врачей мужественно встретят эпидемию, примут на себя боль и ответственность за судьбу города, будут самоотверженно, не щадя жизни своей, оказывать помощь несчастным, обреченным на гибель людям — и выйдут победителями. «Отдельные посетители», когда это бывало необходимо, умели сплотиться, объединить свои усилия — и выстоять.
Битых два часа Крылов ползал на коленях в поисках полевой тетради. Он утратил ее где-то на склоне Катунского хребта, в нижнем поясе, замеряя богатырские заросли марьина корня. Он впервые увидел такие высокие кусты этого прекрасного растения с огромными — двадцать сантиметров в поперечнике! — багряно-розовыми цветками, потерял голову и, должно быть, в этот момент и обронил тетрадь. Досадная оплошность. Представить невозможно, что он без нее станет делать? Поденные записки, результаты научных наблюдений, поименование растений, исчисление запасов ценных трав и кустарников, описание дорог, роспись привалов… Да мало ли что!
Надо искать. Иначе на нет, впустую прошла вся его работа в течение месяца. Что не записано, то забыто!
Полевые тетради Крылов изготавливал сам. Сшивал плотные, небольшого формата листы бумаги. Линевал. Обкладывал снаружи ярким картоном, красным, голубо-алым или оранжевым — чтобы легче было отыскать в случае чего на траве. Приклеивал специальный кармашек для карандаша. Очень удобная тетрадь…
— Порфирий Никитич, что вы делаете? — послышался громкий и как всегда иронический голос Завилейского.
Крылов поднял голову. Из-за валунов на него смотрели все пятеро — глаза любопытством горят… Должно быть, очень смешно и нелепо выглядел сейчас их наставник, стоявший на четвереньках.
Крылов медленно поднялся, в растерянности провел перепачканными руками по вспотевшему лбу, оставляя грязные полосы. Вид его был такой расстроенный, что улыбки исчезли с лиц практикантов.
— Что-нибудь случилось? — теперь уже участливо спросил Завилейский.
— Ничего особенного, господа… Но я потерял свою тетрадь. А она чрезвычайно важна.
— Тетрадь? Не огорчайтесь, Порфирий Никитич, мы отыщем ее! — обрадованно заговорили студенты. — Эка невидаль, тетрадь! Да кто ее возьмет в этих пустынях? Отыщем!
Славные ребята… Крылов с благодарностью проводил их взглядом. Как он привык к ним! Даже полюбил. И они отвечают ему дружеским участием и работают теперь в экспедиции с большим удовольствием…
— Нашел! Порфирий Никитич, нашел! — радостно завопил откуда-то снизу Ефремов. — В расщелину закатилась!
Крылов даже расцеловал запыхавшегося от бега юношу.
— Спасибо, Nicola… Спасибо, — он был так взволнован, что не заметил, как сам обратился к Ефремову, употребив его прозвище.
Ефремов не обиделся. Глаза его сияли, он был счастлив, что доставил радость и утешение.
— Ну, господа, благодарю, благодарю вас всех, — сказал Крылов. — Я вижу, вы устали. На сегодня довольно. Ступайте вниз, в лагерь. Приготовьте чай. Да в реку не лазайте, вода холодная. А я сейчас… Я догоню.
— Хорошо, Порфирий Никитич! Мы пошли! Все сделаем, как положено, не беспокойтесь.
Крылов сел на прогретый солнцем отшлифованный ветром и дождями валун. Снял фуражку. Погладил тетрадь, вот она, рыже-красная пропажа…
