Умом все это Крылов понимал прекрасно. Однако сколько бы он ни охлаждал самого себя, ни останавливал, руки и мозг его работали по-своему, жадно, лихорадочно. Он заносил в свои полевые тетради все, что попадало в поле его зрения: очертания и высоту гор, описание ледников, дорог, встречи с алтайцами; наблюдал почвы, веря в новую теорию молодого ученого Василия Васильевича Докучаева, в его превосходную, подлинно научную классификацию почв. Собирал травы, образцы горных пород, которые показались ему чем-то любопытными; покупал у охотников шкурки редких животных для зоологического университетского музея. Он чувствовал себя первопроходцем, и ему хотелось обнять весь открывшийся перед ним мир.
Пытался даже составить геоботаническую карту мест, которые он исследовал. Это была новая и, по мнению Крылова, полезная идея — составлять карты растительности. Несколько лет назад, а именно в 1888 году, ближайший ученик Докучаева Андрей Николаевич Краснов опубликовал такую карту по Центральному Тянь-Шаню, что вызвало большой интерес у ученых. Одновременно с ним выпустил карту растительности Казанской губернии Коржинский. Крылов гордился, что в основу ее легли и его ботанические экскурсии казанского периода жизни.
Коржинский умеет схватывать все новое, сулящее перспективу в науке. Этого качества у него не отнимешь. Уезжая, он задорно пообещал: «А вот увидите, я нанесу на карту все, что зеленеет в европейской части России! А вы ее вычерчивайте здесь…»
Легко сказать — вычерчивай. Фантастическое разнообразие алтайской растительности повергало Крылова в смятение. Казалось, не в силах человеческих осмыслить все это. И ощущение первопроходца заменялось страхом не оправдать этой чести и ответственности.
О ботанической карте Алтая Крылов мечтал впоследствии всю жизнь, добирая все новые и новые материалы. Их набралось так много, что двадцать два года Крылов не расставался с «алтайским феноменом». Опубликовал семь томов фундаментального труда «Флора Алтая и Томской губернии», за которую Академия наук присудила ему премию Бэра, а Казанский университет — степень почетного доктора ботаники. Напечатал «Флористические этюды Прикатунского края» и «Фитостатистический очерк альпийской области Алтая». А карту так и не выпустил в отдельном издании, тем самым не поспев в модное геоботаническое направление.
Такова уж, видно, его судьба — отставать от моды…
В закатных лучах розовела тайга, не спеша напитываясь вечерним туманом. Величественная тишина и пространство окружало Крылова. В предощущении покоя тайга начала утихать, умиротворяться. Хорошо думается в такие минуты — светло и неторопливо.
«Растения живут сообществами, — размышлял Крылов, вглядываясь в безбрежный зеленый разлив. — Этого не заметить невозможно. Степи, рощи, тайга… Я флорист, систематик. Изучаю каждое растение в отдельности. Но я не могу не видеть, что они-то живут социально, сообща. Есть растения-враги, растения-уроды, растения-друзья. Один вид вытесняет другой. Лес наступает на более древнюю формацию — степь. В этом наступлении наблюдается своя переходная приграничная линия — лесостепь. Да, именно так: лесостепь. И я очень рад, что мой термин — лесостепь — понравился ученым и его приняли сейчас многие ботаники мира… Но понятия научные необходимо развивать. Если я пришел к выводу, что растения живут социально, следовательно, надо иметь силу доказать это… Создать теорию… Фитосоциология… Я назову ее именно так: фитосоциология… Но для подобной теории необходимо море фактов, как говорил Коржинский. И он прав. Я убежден, что мир растений во много крат гуманнее, чем мир животных и человека, где поедание одного вида другим рядовая вещь… Растения как бы помогают друг другу… Я не встречал в природе больших площадей, заселенных одним каким-нибудь видом. Непременно — множество их! Это говорит о том, что растения охотнее сосуществуют, нежели подавляют друг друга… Вернусь с Алтая и напишу об этом… Непременно».
Золотые горы одевались в сумерки-полусвет. Далеко простираются они — в Монголию, в Китай. Где-то за лесистым хребтом дремлет двуглавая Белуха. Нынче опять не удастся дойти до нее — нехватка экспедиционного времени. Опять красавица Белуха останется неосуществленной мечтой. Так же, как и Небесные горы, знаменитый Тянь-Шань, о котором Крылов мечтал, кажется, всю жизнь. «Путник, идущий над пропастями Тянь-Шаня, помни, ты лишь слеза на реснице Бога…»
