Что ж, придется терпеливо разбирать эти охапки, дабы не превратить собранные сокровища в сено, как любил говаривать Коржинский.
Крылов расстелил под ажурным березовым шатром холстину, принялся раскладывать травы и забылся работой.
Было далеко за полдень, когда он оторвался от коллекций и огляделся.
Нещадно палило солнце. В ушах стоял сиповатый гул: дикие пчелы трудолюбиво обжужживали сиреневые маковки клевера. Студентов не было видно. Одни лишь Nicola сидел под немилосердным солнцем и что-то писал.
— Где остальные? — поинтересовался Крылов, подойдя к нему.
— Н-на речке, — вздрогнул от неожиданности Ефремов и локтем загородил тетрадь.
— А вы что же? Отчего не пошли с ними?
Юноша виновато опустил голову. Тетрадь шевельнулась и раскрылась и, раскрытая, соскользнула в траву. Крылов увидел, что в ней с большим старанием и любовью изображена кровохлебка лекарственная и снизу по-латыни стояло ее научное имя.
— Зачем же вы… под солнцем? — Крылов закрыл тетрадь и подал ее Nicola. — Пойдемте-ка лучше в тень.
— Вы правы. Спасибо, — в замешательстве поблагодарил юноша и потер лоб. — Не заметил, как фуражка слетела.
Они вышли на опушку леса.
— Интересуетесь ботаникой? — осторожно спросил Крылов и заранее пожалел о своем вопросе: у услужливого ученика всегда наготове положительный ответ.
— Нет, — неожиданно ответил Ефремов. — Но я считаю, что для врача не может быть лишних знаний.
Крылов посмотрел на него с уважением.
— Я с вами искренне солидарен, — сказал он, чувствуя, как вновь отмякает душа. — Нынешние врачеватели порой по незнанию, порой по недомыслию несправедливо забывают о зеленой аптеке. Старые травознаи уходят, секреты их мастерства утрачиваются. Нельзя образованным людям закрывать на это глаза. Особенно здесь, в Сибири, на Алтае, в этих богатейших кладовых лекарственных трав.
— Да, я читал где-то, что на Руси еще в XVI веке издавались русские «Вертограды». Книги такие, травники. А в XVII веке особый Аптекарский приказ руководил сбором и даже разведением лекарственного зелья, — поддержал разговор юноша, освобождаясь от природной робости. — Этот приказ выпытывал от купцов, вернувшихся из Сибири, сведения. Например, о зверобое. Еще московский царь Михаил писал сибирским воеводам, чтобы они собирали, сушили и терли зверобой в муку. «А оной присылать в Москву по пуду на всякий год».
— Трава от 99 болезней? — улыбнулся Крылов. — Чудо-трава… «Как не испечь хлеба без муки, так не вылечить человека без зверобоя», — говорят в народе. Это верно. Сибирь богата не только зверобоем. Но, к сожалению, в зеленом море так мало знающих лоцманов. Понимаете?
— Да.
— Вот почему долг и святая обязанность нашего университета быть таким научным вожатаем. Кто, если не мы?.. Все важно в этом начавшемся походе, цель которого есть исследование малоузнаваемого края. Вот и мы с вами… Составим наш главный документ о нынешней экспедиции — гербарий — и потомкам предъявим. Вот, дескать, чем мы занимались, скромные ботаники, на заре сибирской науки…
Ефремов так хорошо, понимающе слушал, что Крылов, увлекшись дорогой его сердцу темой, рассказал о том, как родился у него замысел создать сибирский Гербарий, как набирает мало-помалу силы его детище… Рассказал о безвременно погибшем, одаренном юноше Григории Троеглазове. О том, как откликнулись на крыловское воззвание незнакомые люди по всей Сибири — учителя, врачи, гимназисты, люди технических профессий… Как шлют они ему свои скромные посылочки с семенами и засушенными растениями. А совсем недавно от доктора Засса поступил очень квалифицированный, любовно собранный гербарий барнаульской флоры. Есть, есть сердца, верящие в сибирскую науку! Как же ей не вкорениться, не устоять в летах…
Разговор с Nicola освежил сердце, и Крылов простил студентов, удравших на речку. Наработавшись за день, он и себя решил побаловать прогулкой по вечернему лесу.
Ах, как любил он эти короткие минуты отдыха, когда можно ничего не делать, ни о чем не думать, а бродить без цели и направления и слушать птичью жизнь!
— Тк-тк-тк, — припозднился великий труженик дятел, краснолобый лазун. — Трр… трр… — провел он клювом по коре.
