Не избежал этой участи и главнокомандующий.
Он ехал верхом, подобно большинству офицеров конвоя, но конь его, смертельно уставший, к утру начал засекаться. Генерал покинул седло и повел своего боевого товарища в поводу. Как капитан тонущего судна до последней минуты остается на вахте, так и Каппель хотел оставаться во главе своей погибающей армии во все время ее крестного пути. Он выдвинулся вперед, опередив даже и всадников, и прошел несколько шагов по снежной целине. Свои бурки генерал промочил еще прошлой ночью, но никому не сказал об этом, чтобы не задерживать движение. Ног он почти не чувствовал и шел механически, с равнодушным упорством прокладывая путь. Сзади его окликали, просили вернуться в глубь колонны, но он, не оглядываясь, продолжал движение…
…вдруг он неожиданно ощутил под ногами ледяную воду, оступился в темноте, потерял опору и в то же мгновение рухнул вниз!
Вода проникла повсюду; залив бурки, намочив шинель, дошла до нижнего белья и холодом опалила тело. Жалящие брызги ударили в лицо, и их тут же сдул ветер, но то были уже не капли воды, а ледяные шарики… он с трудом встал на одно колено и, пытаясь подняться, оперся рукою о лед, — рука почти до локтя утонула в мутной зловещей жиже, и рукав шинели сделался тяжелым и грубым… его подхватили подбежавшие офицеры и бегом понесли к ближайшим саням…
К концу ночи переодетый в сухое генерал ехал верхом и твердо держал поводья, хотя и покашливал слегка, ощущая временами приступы тошноты и слабости. Офицеры взяли его в плотное кольцо, чтобы хоть немного защитить от метельного ветра, но пурга доставала везде, выдувала остатки тепла, отнимала последние силы.
С рассветом на левом берегу реки появились темные контуры скособоченных избенок; то была деревня Барга, отстоявшая, согласно старой переселенческой карте, от Подпорожней на девяносто верст. В предчувствии передышки люди оживились, а кони, чуя тепло конюшен, пошли веселее и шибче.
Главнокомандующий время от времени выпадал из сознания; закрыв глаза и уронив голову на грудь, он мерно покачивался в седле, уже отрешенный от всего. На пологом взгорье, ведущем с речного льда к деревушке, генерал упал на шею коня, успев только машинально вцепиться скрюченными пальцами в его гриву. Конь пошел сам, понимая, что хозяин не владеет поводьями, но на береговой бровке споткнулся о заледеневший камень, и бесчувственное тело генерала от сильного толчка сползло вниз. Офицеры подхватили его и на руках донесли до ближайшей избы. Генерал Войцеховский распорядился отвести для больного угол.
Послали за доктором Меллендорфом, находившимся где-то в середине обоза. Пока искали доктора, командующему стало хуже, — он метался на скрипучей панцирной кровати возле печи и выкрикивал в бреду какие-то отрывистые команды. У него был сильный жар, перемежаемый временами внезапным ознобом; когда его раздели, исподняя рубашка оказалась мокрой насквозь.
Долго ждали доктора; наконец он явился. Зайдя в избу, доктор все никак не мог отогреться, прийти в себя, — тяжело кашлял, хрипел и надсаживался. Попривыкнув, спросил воды, тщательно вымыл руки, заученными механическими движениями оттирая над мятым тазиком задубевшие пальцы, несколько минут грел их возле печи и вскоре подошел к больному.
Осмотр был кратким.
Растерянно моргая, доктор глянул по сторонам, словно бы ища сочувствия, понимания и, может быть, помощи от офицеров, тесно обступивших его, сел на прокопченный табурет, уронил руки в колени и заплакал. Он плакал так горько, как способно плакать лишь малое дитя, и с силой тер глаза тыльною стороною ладони… сначала жалобно всхлипывал, а потом зарыдал и уже не обращал внимания на дружеские похлопывания по спине и тихие утешительные слова товарищей. «Ну, будет, доктор, будет», — говорил кто-то из офицеров в полном смятении, не зная, что предпринять. «Вы не понимаете, — отвечал доктор, судорожно шмыгая носом, — это пневмония… и пневмония — еще не все… у него ноги обморожены… сей же час нужна ампутация…».
В избе повисло тягостное молчание. Доктор поднял мокрые воспаленные глаза. «Он умрет», — сказал он почти шепотом. Ответом ему были возмущенные возгласы, но доктор вскочил с табурета и запальчиво закричал: «А как вы думаете?! У него гангрена… извольте взглянуть: видите потемнение кожных покровов? Все! Чем я стану ампутировать?! Что у меня есть? У меня ничего нет!! Ни инструментов, ни аптечки… ничего нет! У меня бинтов даже нет!». «Успокойтесь, доктор! — сказал стоявший поодаль Войцеховский. — Вы же не баба на сносях! Прекратить истерику! Будете ампутировать… ножом!». И указал на лежавший возле пустого чугунка обычный кухонный нож с потемневшей от времени захватанной ручкой. «Вы с ума сошли, Сергей Николаевич! — отвечал доктор. —
