Ледяной ветер прожигал насквозь, спать было невозможно, и люди сидели в тревожном забытьи, тщетно надеясь на утро и возможную перемену участи. Но утреннее солнце, неожиданно появившееся за полосою тайги, не принесло облегчения. Ветер с рассветом усилился и закрутил ледяную метель; колонна поднялась и тяжко двинулась. Люди жались и кутались в свою ветхую одежонку, лошади мотали головами, раненых на санях засыпало порошей. Мертвая целина впереди, заносимая крутящимися вихрями, была покрыта широкими ржавыми пятнами, — то таилась под снегом незамерзающая вода горных ручьев. Ночью эти коварные ловушки были не видны, и люди проваливались в ледяное крошево по колено, обрекая себя на медленную гибель. Но при свете дня полыньи обходили, и если б возможно было взглянуть с высоты птичьего полета вниз, на замерзшее русло реки, то открылась бы такая картина: лента обоза причудливо изгибалась в разрывах между обширными бурыми разводами, люди шли, понукая уставших коней, медленно тянулись сани, а поодаль, по берегам, чернели могучие стены таежной крепости.
В середине дня остановились на короткий привал. Развели костры, растопили в котелках снег, напекли пресных лепешек. Мороз прихватывал пальцы, метель выдувала из тел последнее тепло, но подгоревшие лепешки и обжигающий кипяток вселяли какую-то смутную надежду, бодрили и добавляли сил. Двинулись веселее, и движение стало как будто более оживленным, однако вскоре и замедлилось, потому что штабисты 4-й дивизии и офицеры конвоя, бредущие в авангарде, быстро выбились из сил и уже с трудом прокладывали дорогу. Однако колонна шла в строгом порядке, и только к вечеру параллельно ее движению потянулись редкие всадники, — то были бойцы Уфимской кавалерий-ской дивизии, решившие пробиваться самостоятельно. Около часа они пытались проложить путь для второго потока отступающих, чтобы ускорить движение, но лошади быстро устали, и уфимцы вынуждены были влиться в общую колонну, внеся беспорядок в организованное движение. К ночи ветер утих и пошел невесомый снег. Люди брели в молчании, и многие уже дремали на ходу, а лошади, казалось, давно спали, хотя и передвигали механически ноги в безотчетном стремлении добраться наконец до какого-нибудь укрытия. Скованные липкой дремотой путники с трудом открывали глаза и видели вдалеке, на скалистых берегах заснеженного Кана, тусклые желтые огоньки прибрежных деревенек и слышали доносящийся издалека лай собак, но… то были миражи засыпающего сознания, и огоньки медленно стекали в таежную тьму, словно капли расплавленного золота, а лай собак затихал, оставляя лишь гудение в тяжелых головах… выла метель, тьма сгущалась, схватываясь непроницаемым куском антрацита, снова бесконечно тянулись повороты и излучины заледеневшей реки, и люди продолжали с надеждой вглядываться в дальние скалы…
Главнокомандующий шел в центре головной группы и все стремился выйти на переднюю линию движения, но офицеры конвоя оттирали его в глубину и сами выходили вперед, на самые трудные участки, надеясь надежнее охранить своего вождя. Идти дальше уже не было сил, но и остановиться было нельзя, ибо любая остановка на тридцатиградусном морозе грозила немедленною смертью; люди в хвосте обоза так и засыпали навеки, замешкавшись на минуту, чтобы передохнуть, — человек сходил с проторенного пути, садился на обочине прямо в снег, мгновенно его брала в свои цепкие лапы коварная дремота, и подняться он уже не мог. Скованные наросшим льдом неподъемные валенки, приобретающие после намокания вес рыцарских доспехов, тянули вниз, голова, которую уже невозможно было удержать на шее, сама клонилась долу, изнемогшие мускулы охватывала блаженная истома, и несчастный ощущал себя мухой, опутанной со всех сторон липкой паутиной. В этом паутинном коконе было тепло, покойно, двигаться не хотелось, человек сворачивался комочком, превращался в зародыш и погружался в пучины гибельного сна. Через час у дороги оставался лишь засыпанный снегом маленький холмик, из которого торчал серый ствол бесполезной винтовки. По всей линии обоза на протяжении многих верст таких холмиков было уже великое множество, они перемежались брошенными повозками, санями, оставленным скарбом и трупами павших лошадей… Сани приходилось бросать, если они попадали на незамерзающую воду; даже после короткой остановки полозья намертво примерзали ко льду и лошади срывались, пытаясь тронуться. Те, кому не находилось места в соседних санях, вынуждены были идти пешком, — но мало того что для смертельно уставших людей сам путь был уже невыносим, так многие из них, оступаясь, еще и попадали в воду.
