Тяжелые пыльные шторы на огромном окне были раздвинуты в стороны, и комнату наполнял яркий солнечный свет. Мила нежилась в нем, как в волнах теплого ласкового моря.
Никогда раньше она не любила долго лежать в постели, но с тех пор, как она стала женой Андрея, все изменилось. Они могли проводить так целые дни, не выбираясь из-под одеяла, разговаривая, смеясь, читая друг другу книги, занимаясь любовью. Такой счастливой Мила не чувствовала себя никогда.
— Не уходи, — сказала она хриплым после сна голосом, хватая пальцами воздух. Андрей собирался на работу.
— Я скоро вернусь… — улыбаясь, пообещал он и нежно поцеловал жену в висок, скрытый растрепанными светло-рыжими волосами. Мила потянулась как кошка и блаженно сощурилась.
— Я буду скучать! — пожаловалась она.
— Я тоже, — признался мужчина. Он кое-как пригладил растрепанные волосы, поправил воротничок рубашки и вышел прочь.
Мила еще некоторое время неподвижно лежала, раскинув руки и глядя в потолок, а после тоже стала одеваться и приводить себя в порядок, предчувствуя скорое появление матери. Одеваясь, она остановилась у большого старинного зеркала в раме из красного дерева и внимательно посмотрела на свое отражение. Глаза девушки, стоявшей по ту сторону амальгамы, сияли чистым и радостным светом летней листвы, в них больше не было холода и пустоты вечного одиночества, все морщинки на коже разгладились, даже цвет ее стал будто бы более здоровым. Ей казалось, что за спиной у нее два невесомых полупрозрачных крыла.
— Мила Худобина, — пробормотала она и приглушенно рассмеялась. Она не знала, почему ее так веселит это сочетание. Было в нем что-то радостное и естественное, но в тоже время до смешного нелепое.
В квартире было тихо: это говорило о том, что Андрей уже ушел.
Мила убрала постель, приготовила себе завтрак и стала дожидаться прихода Елены Ивановны. Не прошло и часа, как та незамедлила почтить девушку своим появлением.
Ее ужасно раздражала квартира Андрея, его старый полуразваленный дом, его вечный бардак, картины его отца («безвкусная мазня шизофреника», старинная мебель и разные эксцентричные штучки. В ее глазах Мила прочитала плохо скрытое желание выбросить всю эту рухлядь и затеять здесь капитальный ремонт.
— Ты опять что-то сожгла? — начала Елена Ивановна с порога. Мила засмущалась — она правда немного пережарила омлет, впрочем, немного было сказано слишком мягко.
Вести хозяйство и готовить она толком не умела, но собиралась научиться в скором времени.
— Надеюсь, у твоего Андрея есть деньги на домработницу? — сказала ее мать, натягивая принесенные с собой домашние тапочки. (Не ходить же в одних носках по этой грязи! А в этом доме никто не знает о существовании гостевой обуви.)
— Я думаю, что нет, — честно призналась Мила. Она налила своей гостье чаю, но та отодвинула от себя чашку, сказав, что не будет пить это пойло, уже не первой свежести заварки. Девушка все ждала, что мать скажет еще что-нибудь о том, что она совершенно не умеет заваривать мяту, хотя и училась этому с детства. Но ее гостью занимали другие мысли.
— Один плюс, — задумчиво произнесла Елена Ивановна, — я наконец-то могу сказать родне, что ты вышла замуж. Уже начинали думать всякое…
— Например? — заинтересовалась Мила. Она слышала много всевозможных гадких предположений на свой счет и готова была ничему не удивляться.
— Что ты чокнутая, — похоже, мать вспомнила о ее стихах. Это потрясение никак не могло забыться даже спустя много лет. Как часто девушка жалела, что в один из периодов, когда между ними воцарилось что-то вроде перемирия, она решилась немного открыть свою душу самому близкому человеку, показав ему свое творчество.
«А Андрею они нравятся!» — с гордостью подумала Мила. Это было главным для нее. В эту минуту она вдруг почувствовала себя очень смелой, ей захотелось показать, что она тоже человек и нельзя все время вытирать о нее ноги только потому, что она немного отличается от привычной Елене Ивановне морали.
