Март выдался холодным и промозглым: еще ничего не говорило о наступлении весны. Снег и не думал таять; сосульки, примостившиеся на козырьке школьного крыльца, сияли в тусклом свете серых непроглядных небес. На карнизах столовой лежали увесистые сугробы из-за которых в и без того темное помещение совсем переставали проникать ультрафиолетовые лучи. Искусственное освещение здесь включать не любили, толи из экономии электричества, толи из банальной лени и сухого неуважения к ученикам.
За что их, собственно, уважать? За что им такая почесть, как вкусная еда и приветливые лица? Вполне достаточно будет чая с привкусом помоев и макарон, скорее напоминающих куски картона.
Андрей давился этими ужасными, совсем не пригодными в пищу макаронами и запивал их компотом, в котором плавали какие-то странные, напоминающие целлофановый пакет ошметки. Он торопился покончить с этим занятием и поскорее убраться домой; взгляды кухарок, раздраженных его поздним приходом только подгоняли его прочь. Чем быстрее он закончит со своей скромной трапезой, тем быстрее они наспех, грязной тряпкой, вытрут все столы, закроют помещение и тоже уйдут домой.
Но планам кухарок и Андрея не суждено было осуществиться так скоро. В столовую заглянул Валера, в сопровождении своего вечного товарища Бори. Был он крепким, низкого роста — на пару голов выше своего друга, отчего видел в нем хорошего защитника и возможность возвыситься над остальными. Интеллект Бориса был весьма сомнительным и поведение это его скорее выходило из примитивных животных инстинктов. Тот, кто сильнее — друг. Просто потому, что вражда с ним может быть опасна для жизни.
Андрей тоже понимал это, почему и старался открыто не конфликтовать с Валерой, хотя человек этот был ему до тошноты неприятен.
— О, Андрюша, — протянул Валера и изобразил на своем лице что-то, отдаленно напоминающее радость, — а чего это ты один? Где же твой… дружок? — последнее слово было сказано особенно презрительно.
Илья болел — такая неприятность случалась с ним с регулярной частотой. Мальчика, имевшего критически слабое здоровье, не могли обойти стороной не один грипп и не одна сезонная простуда. А порой он просто лежал дома с сильными головными болями, Андрей слышал от учителей, что это вызвано его болезнью. Слышал он также, что, вероятнее всего, Илья скоро (или не очень скоро) умрет все из-за того же недуга. Эти слова казались Андрею глупой выдумкой до тех самых пор, пока он не видел вновь исказившееся внезапным приступом боли лицо друга. Его обычно ясные голубые глаза мутнели и затягивались какой-то странной серой пленкой, словно он потерял зрение. Это было настолько страшно, что Андрей готов был после верить во что угодно.
После этого им овладевало странное чувство, он понимал, что не имеет права бросить Илью. Если этому слабому мальчику нужна была его дружба, он не мог отказать в ней. Он проживет свою жизнь не зря, если хоть чуть-чуть, незначительно мало поможет Илье. Все будет уже не так безнадежно, не так бессмысленно.
— Это тебя не касается, — процедил Андрей и заторопился уходить.
Он считал себя мучеником, принесшим себя в жертву высоким целям. Законы этого общества он выучил хорошо: если ты заступаешься за того, кто был единогласно признан изгоем, ты сам приравниваешься к нему.
Над ним уже смеялись. Чего только о нем не говорили, но Андрею было не привыкать. Когда-то, когда он только пришел в этот класс его тоже все ненавидели, тоже высмеивали только потому, что его родители — интеллигенция. Отца его и вовсе открыто называли сумасшедшим. Андрей был существом из иной реальности до тех пор, пока не разбил кирпичом передние зубы своему главному обидчику.
— Какие мы грубые, — хмыкнул Валера.
Андрей вышел в холодный темный коридор, одноклассники последовали за ним, как две угрожающие агрессивные тени. Парень спиной чувствовал их испепеляющие взгляды.
Он мысленно прикидывал свои силы: справиться ли он с обоими сразу. Ничего хорошего ему не светит. Именно в ту минуту, когда он решил ускорить шаг, чтобы на всякий случай, побыстрее дойти до охранника, ему на плечо легла мощная рука Валеры.
