Она прекрасно понимала, что спорить с мужем бесполезно. Нужно смириться и принять как данность его решение. Впоследствии она даже найдет в нем плюсы… Обязательно. Так Нина себе сказала, чтобы хоть немного успокоиться и ушла к Илье.
Он сидел на своей кровати, по-турецки скрестив ноги, и увлеченно что-то записывал в потертый синий блокнот. Женщина часто видела его за этим делом, но все не решалась расспросить сына об этом.
— Что-то случилось? — осторожно поинтересовался он. Нина села рядом и потрепала его по волосам, с нежностью вдохнула их запах, такой родной и приятный.
Он только выглядел маленьким, по-прежнему — все такой же хрупкий и игрушечный, на самом деле он уже многое понимал. Все-таки одиннадцать лет. Нина с ужасом думала о непреодолимом приближении подросткового возраста. Больше всего ее пугала перспектива отдалиться, стать чужими людьми, что часто бывает с детьми и родителями в эти годы. Что же тогда будет с ней? Ведь ближе у нее нет никого…
— Все хорошо, — заверила она и вздохнула. Обманывать у нее получалось плохо.
— Почему отец кричал? — спросил Илья, этим давая ей понять, что он ничуть не верит в ее слова.
Нина помолчала немного, подбирая слова.
— Мы чуть-чуть повздорили, — наконец-то сказала она, — понимаешь… отцу предложили хорошую работу. В Москве.
— В Москве?
— Да, — кивнула Нина без особого энтузиазма, — и… мы должны ехать с ним.
Ей очень интересна была реакция сына. Она внимательно следила за его взглядом, блуждавшим по комнате, как будто он пытался ее запомнить. Но не радости не печали женщина не заметила.
— Хорошо, — совсем без эмоций выдал он и потянулся к своему синему блокноту.
Нина почувствовала себя лишней, да и уговорить Константина она еще надежду не теряла. Она направилась к выходу, но у дверного косяка остановилась и осторожно спросила:
— А что это у тебя?
Илья напрягся, посмотрел на нее с недоверием.
— Дневник, — буркнул он.
— А ты дашь мне посмотреть как-нибудь? — робко поинтересовалась женщина. Ей хотелось получить подтверждение тому, что между ними нет никаких секретов, никаких недомолвок.
— Там ничего интересного, — быстро сказал Илья. Это означало «нет».
Нина с горечью осмотрела руины своего семейного счастья. Все, что осталось от ее прошлого теперь лежало вбольших невзрачных коробок, дожидаясь, когда придет машина, чтобы отправить это в другой город.
Все стало каким-то другим — чужим и новым. От прежних стен, прежней мебели, всего, что раньше было наполнено теплом и дорогими ей воспоминаниями, ныне веяло холодом отчуждения. Совсем скоро все это будет принадлежать другим людям. Она больше не вернется сюда никогда, в эту квартиру, в этот дом.
Нужно просто перечеркнуть все, что было раньше и подготовить себя к тому, что ждет ее впереди. Но как же это сложно!
Нина все ходила по опустевшим комнатам, гладила стены, прикасалась ко всем вещам.
Но что-то сбросило пелену ее меланхолии и заставило ее остановиться. Она некоторое время стояла ошарашенная, находясь во власти этого предмета, приковавшего к себе внимание женщины.
Синяя тетрадь.
Нина немного поспорила с собой, но потом решила, что это не будет очень плохо, если она хотя бы заглянет, просто чтобы знать, что у ее сына все хорошо. Вдруг его обижают в школе, а он боится говорить? Или еще что? Она ведь имеет право знать, она его мать в конце-концов.
Нина аккуратно взяла дневник и полистала истертые страницы. Почерк у Ильи был красивый, аккуратный, хотя местами он сбивался, видно было, что эти записи сделаны второпях или более эмоционально. Внимание женщины привлекло то, что было написано в день, когда решение об отъезде было принято окончательно.
7 октября.
Я никогда бы не подумал, что наша раньше крепкая дружба со временем превратиться в что-то совсем другое. Любовный треугольник? Нет, не думаю… Это не самое подходящее определение. Достаточно будет сказать — непонимание.
Вероника — вот из-за кого все происходит. Она думает, что любит меня, хотя, в сущности куда больше жалеет. Едва ли она может что-то знать о чувствах, о которых говорит с такой легкостью. Она начиталась глупых бульварных романов, с яркими обложками. Видел ее за этим занятием как-то. И с таким увлечением читала. Когда я посоветовал ей почитать что-то стоящее, вылупила на меня глаза. Конечно, ведь я на два года младше ее, мне не положено такое читать еще. Верно решила, что я хочу блеснуть своими знаниями. Не важно, это не важно. Куда важнее — Богдан. А точнее — его ненависть ко мне, нарастающая с каждым днем. Не могу молчать об этом, а рассказать кому-то — будет смешно. Хочется выплеснуть. Мы еще улыбаемся друг другу в лицо, но за спиной у меня, он никак иначе меня не называет, кроме как «даун», «олигофрен», «недоумок». Вероника мне сама об этом рассказала, добрая душа.
