Освальд Томас написал одну из лучших популярных книг по астрономии, которые я знаю — Astronomie: Tatsachen und Probleme («Астрономия: факты и проблемы»). Его стиль, хотя суховатый и основанный на фактах, был ясным и захватывающим. Даже самые заурядные сведения становились чарующими, словно волшебные сказки. Его героями были Эйри, Тинделл, Джинc и Эддингтон[6]. Начав с геоцентрического взгляда на вселенную, Томас рассказывал о разных системах отсчета и перечислял феномены, которые в них наблюдались. С помощью отличных диаграмм он описывал движения звезд и планет, в том числе и основные возмущения орбиты Луны. Целая система подробного и точного астрономического знания разворачивалась перед нами без единого упоминания о движении самой Земли. Причинные связи появлялись позже и затем релятивизировались при помощи космологии. Я также понял, что крайне абстрактные концепции могли быть объяснены в неформальной манере, и попробовал проделать то же самое со специальной теорией относительности. В этом я не преуспел. (Герман Бонди со своим методом κ-ко-эффициентов в настоящее время почти решил эту проблему.) Вдохновленные книгой Томаса и парой зеркал, которые рекламировались в популярном научном журнале, мы с папой соорудили телескоп из деталей велосипеда и старой одежной вешалки. Я стал регулярным наблюдателем Швейцарского института исследований солнца. Я проецировал солнце на экран, зарисовывал расположение солнечных пятен, считал отдельные пятна и их скопления, вычислял «число солнечных пятен» (сумма всех отдельных пятен плюс число скоплений, умноженное на десять)[7] и отправлял результаты по почте. Я также читал продвинутые cочинения, чтобы понимать более технические доводы. кроме того, я занимался латынью И математикой со школьниками для того, чтобы заработать деньги на книги. Третий том старого Lehrbuch der Experimentalphysik (1899–1902) Адольфа Вюлльнера был моим первым учебником физики. Это был невероятных размеров том, объемом в 1400 страниц и со множеством иллюстраций. Я проработал его постранично, от начала до конца. У меня были трудности с теорией потенциала, которая излагалась в первой главе (до уравнения Пуассона включительно). Я понимал формулы и мог следить за производными, но не понимал, о чем говорит теория. Что это за странная величина — потенциал, которая играла столь важную роль в механике и электродинамике и появлялась во множестве особых случаев? Эта сложность исчезла, когда я изучил векторный анализ. Вычисления были короче, идеи — более интуитивными, и это помогло со всем разобраться: потенциал был всего лишь внешней величиной, которая вводится для того, чтобы упростить подсчет сил. (В действительности проблема была далека от решения. Эффект Бома-Аронова и калибровочная инвариантность показывают, что предлагаемая Hilfsgrosse (математическая вспомогательная величина) обнаруживает физическую реальность электромагнитных потенциалов через ИХ Квантовую наблюдаемость[8]. Я прочел много томов знаменитой книжной серии Гёшена, в ТОМ числе «Атомную физику» Бехерта-Гертсена и «Теорию функций» КнОППа. Это была задача не из легких. За недостатком возможности уяснить идеи, стоящие за сложными вычислениями, я был вынужден внимательно изучать объяснения снова и снова, пока за ними не появлялся некий смысл. Поскольку я знал об этом своем недостатке, я очень рано понял, что не имею таланта к математике. Однако это меня не смутило, я стал больше работать — и был вознагражден. Я все еще помню возвышенное чувство, которое меня посетило, когда после многократного перечитывания я разобрался в дифференцировании функций комплексной переменной по условиям Коши-Римана.
Меня увлекали в равной степени и технические, и более общие аспекты физики и астрономии, но я не проводил между ними различий. Для меня Эддингтон, Мах («Механика» и «Основы учения о теплоте») и Хуго Динглер[9] («Основания геометрии») были учеными, которые свободно перемещались от одной границы своего предмета К другой. Я читал Маха очень внимательно и сделал много заметок. Затем я забыл о нем. Десятилетия спустя я услышал, как Маха называют близоруким и узколобым позитивистом. «Это не тот Мах, которого я знаю», — возразил я и перечитал «Механику». И действительно, оказалось, что большинство (так называемых) работ по маховедению излагали не факты, а идеологию, которую можно разрушить расслабленным чтением его основных трудов. Динглер поразил меня своей ясностью, уверенностью и тем, как он строил науку из конкретных решений. Многие годы после этого я обезвреживал факты при помощи удачно подобранных гипотез ad hoc. В пятнадцать лет я также ввязался в свой первый «научный спор» — он был с Йоханнесом Лангом, защитником теории полой земли; он утверждал, что Земля является полой сферой [и мы живем на ее внутренней поверхности]; а неподвижные звезды — это залежи минералов на еще одной сфере [которая находится в центре первой, как ядро в скорлупе]. Ланг подкреплял свою теорию фактами (отвесные линии в углублениях в шарообразной Земле отклоняются друг от друга)
