Потом, обсуждая дело с инспектором Аллейном, они не могли вспомнить ни одного высказывания товарища Какарова из первой половины его выступления. Он был представителем славянского типа, крупного размера, с очень красивым голосом и копной торчащих волос. Это все, что до них на тот момент дошло. Когда красивый голос взволнованно переходил в рык, они обменивались паническим шепотом.
— Может, ускользнем?
— НЕЛЬЗЯ! Не сейчас.
— Позже?
— Да… наверное, слишком уж сомнительно.
— Что ты имеешь в виду?
— Ш-ш-ш… Я собираюсь…
— Тс-с-с!
В какой-то момент Найджел, к своему ужасу, увидел, что Анджела вот-вот захихикает. Он величественно нахмурился, потом скрестил на груди руки и с видом величайшего интереса уставился на товарища Какарова. К сожалению, это произвело на Анджелу (которая, несомненно, была в слегка истеричном состоянии) невыносимо смешное впечатление. Девушка была в ужасе от своего поведения, ее охватила паника, но она чувствовала, что должна отсмеяться.
— Заткнись, — выдохнул Найджел, не разжимая губ, и основательно ткнул девушку в бок. От этого толчка кресло заметно содрогнулось. Анджела смятенно огляделась по сторонам. В углу зала, среди моря восхищенных и завороженных лиц, она увидела кого-то, кто наблюдал за ней. Это был тот самый человек, с которым разговаривал Аллейн, когда они пришли. Анджела почувствовала, что смех замер у нее в мгновенно пересохшем горле. Вдруг все сразу перестало казаться смешным. Может быть, никто и не заметил ее дурацкого приступа. Бэнкс, время от времени произнося «слушайте, слушайте!» голосом официального одобрения, смотрела только на Николаса Какарова. Мистер Сейдж сидел к ним спиной. Анджела пришла в нормальное состояние, и ей стало очень стыдно. Она обрела способность думать и вскоре измыслила план. Аллейн немало рассказывал о Рут О'Каллаган. У него был живой дар описывать людей, поэтому Анджеле казалось, что она точно представляет себе, какова мисс О'Каллаган. А что, если?.. Она смотрела глазами зачарованного ангела на товарища Какарова, а сама соображала. И вдруг его слова зазвучали эхом ее собственных мыслей:
— Смерть министра внутренних дел Дерека О'Каллагана… — гремел товарищ Какаров. Очнувшись от своих мыслей, Найджел и Анджела слушали уже с интересом. — …не для нас тошнотворные сантименты выродившейся и изнеженной буржуазии. Не для нас омерзительные слезы лицемерных наемных рабов. В добрый час умер этот человек. Останься он в живых, он причинил бы много зла. Он пал с хвалой тирании на устах. И я повторяю: в добрый час он умер. Мы знаем это, так давайте же открыто объявим об этом! Он был врагом народа, гнойной язвой, которая высасывала жизненные соки из пролетариата. Слушайте все! Если его намеренно убили и я знал бы, кто это сделал, я бы приветствовал этого человека, протянув ему руку братской любви, и назвал бы этого человека Товарищем!
Он сел среди громких воплей одобрения. Мистер Сейдж восторженно вскочил на ноги.
— Товарищ! — завопил он возбужденно. И тут — словно кто-то спустил курок. Закипели старые как мир дрожжи массовой истерии. Половина народу вскочила на ноги и завопила. Мисс Бэнкс упустила свое вязание и стала делать странные колотящие движения руками. «Да здравствуют анархисты!» — завизжал кто-то за их спинами. Рев продолжался несколько минут, а Какаров пристально наблюдал за делом своих рук. Потом товарищ Робинсон подошел к краю платформы и поднял руки вверх. Но шум прекратился не раньше, чем русский с полупрезрительной усмешкой подошел к своему коллеге.
— Друзья, — сказал Какаров, — потерпите, недолго осталось ждать. А пока что — потерпите. С большим трудом нам удается проводить наши митинги. Давайте не будем вызывать слишком больших подозрений в блистательных мозгах наших потрясающих полицейских, этих одетых в мундиры автоматов, которые защищают интересы капиталистов.
Товарищи долго веселились по этому поводу. Анджела явственно услышала смех инспектора Аллейна. Митинг закончился после краткой речи товарища Робинсона относительно задолженностей по взносам. Мистер Сейдж радостно повернулся к ним с победной улыбкой.
