— Джейн, — прошептал он, — вы не измените своего решения? Я так вас люблю.
— Нет, — ответила она. — Нет. Я презираю его. Я не желаю больше его видеть, но, пока он жив, я не могу выйти за вас замуж.
— Не понимаю я вас, — тяжело сказал он.
— Я сама себя не понимаю, — отозвалась Джейн, — так как же вы меня поймете?
— Я буду снова и снова… просить вас выйти за меня замуж.
— Ничего не получится. Понимаю, я выгляжу странной, но пока он жив… я его раба.
— Это безумие — после того, как он обошелся с вами. Он бросил вас, Джейн.
Она резко рассмеялась:
— О, да. Все вполне соответствует викторианским традициям. Я — «падшая женщина», сами знаете!
— Что ж, пусть будет согласно викторианским традициям, тогда дайте мне «сделать вас порядочной женщиной».
— Послушайте, — вдруг сказала Джейн, — постараюсь быть честной с вами. Я хочу сказать, что попробую объяснить вещи необъяснимые и весьма унизительные. Я сказала ему, что хочу быть сама себе хозяйкой, испытать все, что возможно, и все такое прочее. Я обманула себя саму, да и его тоже. В глубине души я знала, что я просто дурочка, которая потеряла и голову, и сердце. Потом, когда все было кончено, я поняла, как мало это значило для него и как много для меня. Я знала, что мне следовало бы поддержать правила игры, пожать ему руку и остаться друзьями, и все такое. Так вот… я не смогла. Моя гордость хотела поступить именно так, но я сама — не смогла. Это все очень банально и грустно. Я, как говорится, люблю и ненавижу его в одно и то же время. Мне хотелось удержать его рядом с собой, я знала, что у меня нет никаких шансов, и мне хотелось сделать ему больно. Я так и сказала ему об этом в письме. Это кошмар, и он по-прежнему продолжается. Ну вот! Не нужно снова возвращаться к этой теме. Оставьте меня в покое, чтобы я, как могу, справилась с этим.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Нет. Тише: кто-то идет.
Вернулись Томс и Робертс и принялись мыться. Потом Робертс отправился давать наркоз. Филлипс стоял и смотрел на своего ассистента.
— И какой конец был у пьесы? — вдруг спросил он.
— Что-что? А-а-а… Вы о том разговоре… Пьеса оставляет зрителя в неведении. Вам предлагается самому угадать, умер ли пациент под наркозом или хирург его прикончил. Собственно говоря, при таких обстоятельствах никто не мог бы с уверенностью сказать, что именно произошло. А что, вы хотите попробовать этот метод на нашем министре внутренних дел? Я думал, вы с ним в приятельских отношениях.
Маска на лице Филлипса сморщилась, словно он улыбался под ней.
— Учитывая все обстоятельства, — проговорил он, — мне кажется, это искушение.
Он услышал за спиной какой-то шорох и, обернувшись, увидел, что сиделка Бэнкс неотрывно смотрит на него от дверей операционной. За ее спиной появилась сестра Мэриголд и, сказав ледяным тоном: «Позвольте, сиделка…», прошла в дверь.
— Сестра, — отрывисто сказал Филлипс, — я, как всегда, сделал укол гиосцина. Если обнаружим перитонит, в чем я не сомневаюсь, нужно будет сделать вливание сыворотки.
— Разумеется, я помню про гиосцин, сэр Джон. Я поставила аптечный раствор на столик, но видела, что вы приготовили свой.
— Да, аптечный раствор нам не понадобится. Я всегда пользуюсь собственными препаратами, чтобы быть уверенным в правильной дозировке. Мы все готовы?
Он направился в операционную.
— По-моему, — сказала сестра Мэриголд, — для простых смертных и аптечный раствор хорош.
— Предосторожность никогда не помешает, сестра, — добродушно уверил ее Томс. — Гиосцин — щекотливая штука, знаете ли.
В предоперационную просочилась тошнотворная вонь эфира.
— Должна сказать, что не совсем понимаю, почему сэр Джон так любит давать гиосцин.
— Это экономит наркоз, к тому же после операции притупляется боль. Я и сам им пользуюсь, — важно добавил Томс.
— Какова обычная доза, сэр? — вдруг спросила сиделка Бэнкс.
— От одной до двух сотых грана, сиделка.
— Так мало!
— Да, конечно. Минимальную смертельную дозу я вам сказать не могу — она индивидуальна. Но четверть грана прикончит кого угодно.
— Четверть грана! — задумчиво сказала сиделка Бэнкс. — Подумать только!
