– Что, опять в верхах перемены?
– Не опять, а снова. Неужто, телек не смотришь и газет не читаешь? Ну ты даешь, Палыч. Они там сцепились, как наши городские бомжи на паперти за кулич в пасхальный день. Только перья летят.
Коммунисты прут на демократов, те мутузят каких-то правых, а эти в свою очередь зубами щелкают на левых. Но как по мне, так они на одно лицо и совсем недавно общую титьку сосали. Все наши главари – бывшие партейцы, а значит христопродавцы.
– Ты бы потише, Кузьминична. Неровен час…
– Во им всем! – Грачиха сложила свои толстые пальцы в кукиш и покрутила перед носом у шарахнувшегося от неожиданности покупателя. – Извините, гражданин, это я не вам, – мгновенно сменив тон, заискивающе сказала она. – Ушел. Обиделся. Интеллигент хренов… – Грачиха задумчиво посмотрела на свой кулак, все еще изображающий фигу, и с видимым сожалением распрямила ладонь. – Другие времена сейчас, Палыч.
Хватит, натерпелись… этих… культов личностей.
Грачиха продолжала трепаться, но Егор Павлович вдруг будто стал глухим. Его внимание привлекла еще не старая, но изможденная и какая-то усталая женщина с выразительным, очень симпатичным лицом. Она приютилась со своим немудреным товаром (сигаретами, жевательной резинкой, шоколадными батончиками и прочей стандартной для Подковы импортной дребеденью) на самом неудобном и не прибыльном месте – в тупичке, куда захаживали лишь очень большие любители послоняться по торговым рядам, в основном от безденежья и безделья, чтобы поглазеть и поглотать голодные слюнки. Женщина стояла, прислонившись к ветхому заборчику-времянке, прикрывающему гору строительного мусора перед реставрируемым старинным особняком – городские власти, следуя веяниям времени, облагораживали и украшали центр.
– Это новенькая, – поймала взгляд старика Грачиха. – Белая кость. Ни черта не умеет. Все чего-то стесняется.
Ее за цену спрашивают, а она глаз на покупателя не поднимет, что-то бормочет совсем непонятное.
– По-моему, ей плохо, – прервал старик монолог Грачихи.
– Не-а, – авторитетно ответила она. – Она все время такая… как с креста снятая. Смотрит прямо на тебя – и ничего не видит. И все шепчет что-то, шепчет… Может, у нее того?.. – Грачиха покрутила пальцем у виска.
– Да не суди сам… – коротко отрезал Егор Павлович, не спуская глаз со странной женщины.
Старик уже почти не сомневался, что с нею происходит что-то неладное. Судорожно вцепившись рукой за забор, она пыталась поглубже вдохнуть воздух. Ее бледно-восковое лицо начало сереть на глазах. Отметив, что она едва держится на ногах, Егор Павлович, неожиданно даже для самого себя, рванул в направлении тупичка с почти юношеской прытью.
Он подоспел вовремя – женщина сложилась, как перочинный ножик, и начала сползать на землю. Старик подхватил обеспамятевшую на руки, и, мимолетно удивившись легкости ее тела, позвал:
– Кузьминична! Поди сюда…
Грачиха прикатила, как боевая машина пехоты – расшвыривая зазевавшихся и подминая все, что неправильно лежало.
– Мамочки… – охнула она и помогла Егору Павловичу уложить женщину на ящики с не мнущимся товаром, которые любезно предоставили соседи больной.
Впрочем, попробовали бы они закочевряжиться… В личном составе Подковы таких смельчаков, способных хотя бы перекричать Грачиху, пока не числилось.
– Кузьминична, звони в "Скорую", – тоном, не терпящим возражений, сказал старик.
– Она еще жива? – только и спросила Грачиха уже на ходу.
– Надеюсь…
Пульс у женщины едва прощупывался, а ее тело, несмотря на одежду, казалось излучало ледяной холод…
Врач "Скорой помощи", еще молодой, но уже битый малый, был немногословен:
– Похоже на голодный обморок. Но не будем рисковать. Диагноз уточним в больнице. В машину ее.
– В какую больницу повезете? – спросил старик.
– В дежурную. – Врач глядел на Егора Павловича искоса, с каким-то странным выражение.
– А именно?
– Вы кто ей будете, родственник? – в свою очередь задал вопрос врач.
– Какая разница, – грубо ответил старик, чувствуя, что начинает закипать практически без причины.
– Сегодня дежурит пятая, – врач немного стушевался.
– Держи, – Егор Павлович незаметно для окружающих всучил ему пятидесятидолларовую бумажку. – Доставьте эту женщину в семнадцатую.
