Теперь на Подкове все было по-иному. Асфальт расчертили на квадраты, торговцев заставили разложить товары на переносных столиках, некоторые разжились даже легкими палатками и яркими разноцветными тентами. Толчок стал гораздо чище, ухоженней и солидней, чем в прежние времена.
Но была и другая, теневая, сторона всей этой чинности. Если раньше, на заре "капитализации", товар принадлежал самим продавцам, то сейчас почти все они были на поднайме у крепких коротко остриженных парней, которыми руководил какой-то Череп.
Первым, кого увидел старик еще на подходе к Подкове, был Гуга, полунищий, полуюродивый. Правда, старику казалось, что тот просто косит под придурка – чтобы не платить дань крутолобым "быкам" и милиции. Его били, сгоняли с места, сажали в каталажку – не на долго, для острастки – даже пытались воткнуть в психушку (но там Гугу не приняли, посчитав чересчур буйным – кому нужны лишние неприятности?), однако он оказался твердым и несгибаемым, словно какой-нибудь революционернародоволец. Помучившись с ним полгода, и та, и другая власть махнули на Гугу рукой и оставили в покое.
Так Гуга стал, пожалуй, единственным городским нищим, оставшимся вне поля зрения всех подпольных и официальных мздоимцев.
– Палыч! – вскричал Гуга, радостно скаля крупные зубы. – Пгишол! Д-давно не видегись…
В отличие от других нищих, Гуга был одет в достаточно чистую, хотя и изрядно поношенную одежду. И все равно ему подавали больше всех. Наверное, он пользовался популярностью, как своего рода живая достопримечательность Подковы. А возможно, прохожих привлекали его огромные голубые глаза, в которых навечно застыло выражение детской наивности и непосредственности.
Поздоровавшись с Гугой, старик вручил ему резную деревянную чашку для подаяний – подарок на день рождения. Он не знал точно какого числа произошло это событие, но месяц помнил. Взволнованный до слез нищий еще долго что-то лепетал вслед, прижимая к впалой груди любовно сработанную вещицу.
– Палыч, привет! – здоровенная бабища, которую звали Грачихой, с такой силой тряхнула его руку, что старик поторопился выдернуть ее из широко потной ладони торговки, вполне обоснованно опасаясь возможности стать временно нетрудоспособным. – Ты мне обещал блюдо? – она сразу взяла Егора Павловича на арапа. – Обещал! Где блюдо? – это слово она произносила с ударением на последнем слоге. – Не боись, я заплачу. Но, конечно, в пределах…
Грачиха трещала без умолку. От ее грубого звучного голоса временами в ушах закладывало. Старик готов был бесплатно отдать Грачихе блюдо, если бы оно у него имелось. И тем не менее он не торопился распрощаться – эта гром-баба была ходячим сундуком новостей Подковы и ее окрестностей. -… Вчерась что было, что было! – Теперь вместо руки Грачиха схватила Егора Павловича за отворот куртки, будто опасаясь, что он сбежит. – Понаехало всяких ментов – страсть сколько. И омоновцы, и налоговая полиция, и еще какие-то… Трясли нас, как дурак не созревшие груши. Искали левую водку. Закон новый вышел, чтобы продукт был с этим… сер-ти-фи-ка-том, – слово она произнесла по слогам и с явным отвращением. – И чтобы продавался только в магазинах. Во гады! У трудового народа последнюю копейку отбирают. На жвачках да "сникерсах" и на хлеб не заработаешь. Мало им, пидорам, что с наших сберкнижек деньги заначили, они хотят еще и по миру всех пустить… – тут Грачиха так круто завернула, что от ее матерка даже вспорхнули воробьи, до этого бесстрашно сновавшие едва не под ногами у прохожих.
– Ну да… – согласно кивал головой старик.
– Где правду искать!? – горестно, с подвыванием, спрашивала Грачиха не только у Егора Павловича, но и в окружающих, большей частью коллег по бизнесу.
Те с пониманием вздыхали.
– Так ведь Подкова сейчас под этой… как ее? – да, "крышей". Насколько я знаю, Череп обещал, что вас никто не будет трогать.
– Как же! – снова возопила Грачиха. – Защитничек, курва его мама! Эти говнюки только языком трепать горазды и ребра ломать задохликам, когда пятеро на одного. Но как доходит до дела, так сразу в кусты. Им главное с нас бабки содрать, а там хоть трава не расти. Те, что стоят у руля, тоже хороши. Как власть меняется, сразу о нас вспоминают. И совсем не для того, чтобы помочь, а в очередной раз по нашим карманам пошарить и вытрусить последнюю копейку.
