Мэтью вел пикап по унылым трассам, которые ветвились и терялись в высокогорной глухомани, мимо жилых трейлеров и кедровых коттеджей, чьи дворы были превращены в коллективные усыпальницы для отслуживших свое бытовых приборов и удаленных автомобильных органов. Наконец он свернул на тряскую дорожку из светлого гравия. Между колеями росла высокая трава — она зашуршала по днищу машины, как осенний дождь.
Боб смотрел, как убегают назад деревья.
— Когда забросим Аланово барахло, предлагаю смотаться на озеро, пульнуть разок-другой.
— Без меня, — сказал Мэтью. — На этой неделе мы уже четыре дня проторчали в лесу, и все зря. Мне дом надо заканчивать. Хочешь идти — иди.
— Знаешь, — сказал Боб, — если бы ты не корчил из себя такого умника и почаще прислушивался к чужим советам, до тебя бы дошло, что сейчас практически последний шанс положить что-нибудь в морозилку. Думаю, в этом сезоне нам осталось дней семь максимум. А я люблю зимой есть мясо. От дров у меня зубы портятся.
Мэтью пожал плечами, но Боб увлекся и выдал серию воспоминаний о суровых зимах, которые он перенес в здешних краях, и о том, как мучительно дожидаться оттепели, если морозильник у тебя не набит дичью. От хибарки Боба до шоссе с нормальным покрытием было десять миль. От домика Мэтью — почти одиннадцать, да еще двадцать до города. Когда снег засыпает твое жилище по самую маковку, ты не можешь ездить за провизией каждые два-три дня. Если Мэтью предпочитает таскаться по морозу в супермаркет за паршивыми отбивными, которые на вкус не лучше мочалки, на здоровье — только ему, Бобу, больше нравится кушать пироги с почками и домашнюю колбасу из оленины.
— Ты давно здесь живешь? — спросил я Боба, пока между ним и моим братом снова не вспыхнула перепалка.
— Я в этих лесах вырос, — ответил он. — Тут все принадлежало моей семье.
— Когда это было?
— До тех пор пока твоя толстая половина не уговорила меня продать землю ему.
— Хочешь вернуть? С нашим удовольствием, — сказал Мэтью. — Отдам по дешевке.
Мэтью остановил пикап на развилке, около коричневого блочного домика, где жил Боб. Но он не тронулся с места.
— Чего сидишь, вылазь, — сказал Мэтью. — Тебя ждут охотничьи подвиги.
Боб покосился на небо. Оно было мутное, цвета шпаклевки.
— Дождь собирается.
— Да ладно, подумаешь. Ты же не сахарный.
Боб не пошевелился. Мэтью подмигнул мне в зеркальце.
— Вообще-то Боб плохо стреляет, вот в чем загвоздка. Зрение у него никуда. В товарный поезд с двух шагов, и то промажет.
— Скоро я с этим разберусь, — сказал Боб. — Как только привыкну к мысли, что мне будут полосовать глаза скальпелем, сделаю их себе как новенькие.
— Ты идешь или остаешься?
— А что у тебя на ужин?
— Сам знаешь что — бефстроганов.
— Хм. Строганчик. Не могу пропустить. Завтра поохотимся. Трогайте, сэр.
Подпрыгивая на колдобинах, пикап пополз дальше и вверх — на «гору» Мэтью, которая на поверку оказалась всего лишь пологим холмом, ненамного более величественным, чем мусорная куча среднего размера. Хижина Мэтью стояла на его вершине, на гранитной площадке. Подальше сверкало озерцо: лучи солнца подожгли его темную гладь. Хижина, к моему удивлению, была вполне добротным, ладным срубом, сложенным из обтесанных бревен и обшитым дранкой цвета свежей сосновой хвои. У этого сруба имелась одна любопытная особенность: края его крыши по фасаду и поперечная балясина под ней были изукрашены аляповатой резьбой, каким-то затейливым орнаментом и причудливыми завитушками, придающими всей постройке сходство со снежинкой из декоративной бумаги.
— С ума сойти, — сказал я. — Это ты сам сделал?
— Скорее Боб, — ответил Мэтью таким тоном, словно это было обвинение. — Он у нас главный по этой части.
— Выглядит потрясающе.
Лицо Боба расплылось в лукавой ухмылке.
— Секретный ингредиент — дерево, — сказал он.
Мэтью повел меня внутрь по доске, приколоченной к остову крыльца. По контрасту с внешней кокетливостью дома его интерьер был крайне скуден — голые полы, стены без облицовки, покрытые пока только матовым листовым пластиком, из-под которого кое-где выбивался розовый изоляционный материал.
