Старшую в этой семье звали Леоной; она из-за денег убила своего мужа и троих сыновей. Причем речь шла о небольшой сумме в три десятка голландских флоринов. Ее повесили на церковной площади в Бушоте, и в день казни на ней был зеленый шейный платок. Она даже поругалась с палачом, который хотел снять его.
— Да, эту историю часто рассказывают в нашем краю, — сказал Берт. — И каждый решает сам, верить или не верить истории о старухе в зеленом шейном платке. Кстати, где вы потеряли Сиппенса?
— Сиппенса? — с удивлением переспросил я.
— Когда начало смеркаться, а вы все не возвращались, он отправился искать вас. Он взял большой фонарь и сказал, что дойдет до холма с крабами.
— Боже небесный! — воскликнул я, подумав о блуждающем огоньке.
Сиппенс так и не вернулся.
Мы нашли его только через неделю. Его тело, почти полностью увязшее в грязи, удалось обнаружить только благодаря собакам, которых одолжил нам бургомистр. Выглядел он жутко, так как скелет оказался почти полностью очищен от плоти.
В этих местах водятся громадные голубые крысы, и если не убрать тело как можно быстрее, то это зверье с мощными челюстями мгновенно изуродует останки до неузнаваемости.
Наверное, я мог бы не упоминать, что больше никогда не видел на Пятачке даже следов фермы и моей спасительницы.
Тщательное исследование архивов мэрии Бушота позволило мне выяснить, что ферма, действительно существовавшая на Пятачке, была давно разрушена во время страшной бури; от попавшей в нее молнии строение вспыхнуло, «словно вязанка хвороста, пропитанная маслом», как написал чиновник в сообщении о происшествии.
Я закончу свой рассказ словами Берта Нильса: каждый решает сам, верить или не верить рассказанному.
В сражении при Ватерлоо из легендарного каре в живых остались только три солдата: Мурон, Лафай и Перрен.
Перрен, ветеран, служивший еще при Пишегрю[69], не любил Наполеона, которого считал виновником смерти своего командира, но горестно оплакивал поражение Франции
Мурон и Лафай, отупевшие за десять лет службы и пережившие за последнее время немало трудностей в Германии, мечтали только о возвращении домой.
Ночь на 8 июня застала троицу на дороге в Брабансон, где бродили толпы крестьян, вооруженных вилами и ненавидевших французов; в кюветах валялись десятки трупов с перерезанным горлом или вспоротым животом
Лафай первым заявил, что не сделает ни шагу дальше; ноги у него были стерты до крови, а от усталости дико болели не только мышцы, но и кости.
Сидя на придорожной скамье, он тупо смотрел вслед своим товарищам, быстро потерявшимся в сумерках.
Через несколько лье от этого места Перрен с руганью рухнул на землю. Мурон хотел помочь ему подняться, но тот проклял все и всех и потребовал, чтобы его оставили в покое.
Таким образом Мурон остался в одиночестве; не зная верной дороги, он продолжал свой путь в неизвестность.
Вернувшись во Францию, он занялся торговлей вином и пряностями. Потом он женился на богатой вдове, хотя был на тридцать лет моложе ее. Супруга вскоре скончалась, оставив мужу все состояние.
Через пять лет после Ватерлоо Эжен Мурон превратился в богатого, пресыщенного жизнью дельца, с презрением воспринимавшим человечество и его удовольствия; в то же время он испытывал странную ностальгию и с печалью вспоминал трудные, но славные боевые дни и своих друзей Лафая и Перрена.
Он не сомневался, что эти бравые парни давно превратились в прах; тем не менее, Мурон испытывал сильнейшее желание как можно больше узнать о их судьбе.
Он потратил большие деньги на расследование, но на все запросы официальные лица с сожалением отвечали, что сведения о них отсутствуют, не забывая при этом прислать счета для оплаты.
Однажды утром он занял место в почтовом дилижансе, направлявшемся в Брюссель. Оказавшись в этом прекрасном старинном городе, он устроился в отеле на улице Монтань.
Гостиница была переполнена, но разумно израсходованные флорины позволили Мурону получить место в небольшом подсобном помещении, куда удалось впихнуть кровать.
Он с трудом уснул на жесткой постели с грубым бельем, безрезультатно пытаясь укрыться от свирепых сквозняков. Очень скоро его разбудил непонятный непрекращающийся шум.
