На ней была пижама, вышитая нитями из серебра и красного золота.
— Ромеона, — сказал я, — все соседи действительно ушли? И в доме никого не осталось?
— Да, — ответила она. — Я закрыла ставни. Помоги мне нести мою боль.
Я осторожно вышел из маленькой комнатушки, в которой зародилась моя тревога, и спустился по лестнице, устланной ковром, похожим на светящийся снег.
На первом этаже ощущалось тепло недавнего человеческого присутствия.
Я протянул руки к ее груди.
— Она сильно увеличилась со вчерашнего дня. Она поглотила все мои силы.
Я простонал:
— Она тяжелая, она невероятно тяжелая…
— Только твоя рука способна облегчить мою участь.
— Я слышу шаги на улице, Ромеона.
— Они не войдут сюда, потому что твоя рука облегчает мои муки.
Она перевела покрасневшие глаза на дверь
— Они не появятся, пока твоя рука останется на мне.
Послышалась суматошная беготня множества людей, звон сабель, короткие приказы, крики ужаса.
— Они нашли Эркенслаха, — невнятно, словно издалека, пробормотала она.
— Вот как!
— Да, мертвого…
Ее грудь напряглась, словно туго надутый шар.
— Поддержи ее, — умоляюще прошептала она.
— Я больше не в силах поддерживать ее, Ромеона.
В ее глазах вспыхнуло отчаяние.
— Но так надо, так надо… Иначе они придут, — прошептал ее черный рот.
— Ух, и что же это такое? — ухмыльнулся кто-то позади меня.
— Ромеона, — взмолился я.
— Что за глупости! — свирепо прошипела она. — Ты бы лучше помолчал, Маго!
— Маго будет молчать, — извинился голос.
— Это всего лишь реклама шампанского, — сказала она.
Тень облегчения скользнула по вульгарному лицу.
— Это время, когда можно расслабиться, — пробормотала она. — Время, когда у людей кончается рабочий день. Время, когда можно улыбнуться в ожидании близкого вечернего отдыха и ночного сна, когда можно окончательно забыть дневные страхи, дневную ненависть.
Она проговорила эти слова, словно прочитала молитву, которую твердит деревенская нищенка, забившаяся в темный угол церкви.
— Дай отдохнуть своим рукам, мой друг, я больше не страдаю, и с улицы не доносятся опасные звуки.
Она лежала неподвижно, облаченная в свет умирающего вечера.
За оконными стеклами осторожно заколебались языки пламени. Я не знал тайны, которую скрывают эти окна, и Ромеона иногда пристально смотрела на них своими покрасневшими глазами, но сейчас она дремала, избавившись от страданий.
Свет распространился, закрыв пространство призрачной вуалью.
Мое сердце успокоилось. Я подарил ей свою улыбку, она тихо зашептала что-то, словно высказывая пожелания.
Меня разбудила Ромеона.
— Прислушайся, — сказала она.
— Кажется, это шум дождя, — сказал я. — Или это ветер, прилетевший с гор?
— Это люди, — возразила она.
Улица вскипала черной злобой.
Я почувствовал, как побледнело мое холодное лицо.
— Они зовут тебя, — прошептала она.
— Ромеона, — взмолился я, — прогони их, прогони скорее, и я оставлю твою грудь в своей руке, даже если не смогу выдержать ее тяжесть.
— Ничего, если мы продолжим? — прошептала она.
— Твои глаза! Если ты взглянешь на них, твой взгляд станет непроницаемым барьером! Даже для их подозрений.
— Ах, мои глаза… Ладно, можешь посмотреть на них. Под потолком вспыхнула жалкая лампочка.
— Ромеона! — закричал я, пытаясь оттолкнуть надвигавшуюся на меня омерзительную физиономию. Страшные черные круги под глазами, из которых сочится гной…
— Сейчас, — грустно сказала она, — во мне живы только голос и сердце.
В царивших в комнате сумерках я различал только бесформенную массу, более темную, чем темнота.
Внезапно дом зашатался, словно на него налетел торнадо; послышался грохот ударов во входную дверь.
— Откройте! — злобные крики перемежались со стуком.
Я спустился в темный вестибюль; теперь между мной и бушевавшим на улице гневом оставалась только содрогающаяся под ударами дверь.
Раздался пробежавший холодом по спине протяжный вопль, как будто на улице стая волков завыла на новую луну.
— Смерть ему!
Оконные стекла вибрировали, разбрасывая цветные лучи, словно волшебные призмы.
Дверь зашаталась под ударами какого-то тяжелого орудия; мерзкие ругательства, изрыгаемые нападавшими, обожгли мне уши.
Удары топоров и молотов и бешеные вопли сливались в сплошной грохот.
