У нас особое задание - страница 14
А вот и симфония Моцарта, прославляющая красоту человеческого духа. Поставив очередную пластинку, мы услышали задорный русский размах хора имени Пятницкого.
— Чей патефон?
Махлин и Косинцев переглянулись.
— Хозяин хотел удрать, — сказал Махлин, — мы кричали: стой, стой, но он продолжал бежать… Пришлось дать очередь… Среди пластинок обнаружили письмо.
Герман Литке не успел отослать его своему другу в Нюрнберг. Литке писал:
«Ты знаешь о моем увлечении музыкой. Меня не покидает мысль написать произведение о величии немецкого народа. Народ, который покорил такого гиганта, как Россия! Управлять людьми покоренной страны — значит знать его нравы, быт и культуру. Вот почему я оказался в далекой глуши, покинув любимый Нюрнберг. Скажу откровенно. Россия — это не та Европа, которую наша армия прошла маршем. Раздумье отягчает ум, а сомнения опустошают душу».
Эти два письма, переведенные на русский язык, доставили нам большое удовлетворение. Значит, невесело стало фашистам, если «сомнения опустошают душу», а Сталинград им кажется адом. После разгрома батальона майора Шлиффена немецкое командование приняло меры: в Турове выгружались новые подразделения. 29 декабря над Тонежем появились три бомбардировщика. Две бомбы разорвались в расположении оперативной группы. В доме выбило окна, разворотило угол русской печи, покорежило одну рацию и вывело из строя пять лошадей. Во дворе лежала любимица разведчиков — лошадь Мушка. Осколок перебил ей ноги. Когда меня назначили начальником штаба Шалыгинского отряда, я не хотел обижать 12-ю роту и, взяв самую худшую лошадь, поехал к месту нового назначения.
Я застал Шалыгинский отряд на марше. На подъеме сгрудились люди и лошади. Спокойный гнедой уверенно прокладывал себе путь. Подобно старому холостяку, он ни на кого не обращал внимания. Но вот какая-то игривая кобылица больно укусила его. И тут он не возмутился, а только мотнул головой, как бы говоря: «Дура, много я видел на своем веку, тоже играл и кусался, а вот теперь все кончено».
Помощник начальника штаба, инженер-механик по гражданской профессии Григорий Якименко показал предназначенную мне лошадь.
— По традиции эта трофейная лошадь закрепляется за начальником штаба, — сказал Якименко. — Мы зовем ее Мушкой, она очень послушна и не боится стрельбы.
И вот теперь с перебитыми ногами Мушка лежала на земле и тихо стонала. В ее черных глазах блестели слезы.
Я не мог смотреть на ее мучения и ушел.
ПАРТИЗАНСКАЯ СВАДЬБА
Разведчики-чекисты опередили партизанское соединение на несколько переходов. Побывали в ряде населенных пунктов, в том числе в селе Красный Остров Гомельской области.
Чаповский, возглавлявший разведку, доложил мне:
— В этом селе живет подозрительный тип — Котурский. Фашисты якобы возвратили ему поместье какого-то родственника.
Спустя два дня мы были в Красном Острове. Мы разместились в доме Юрася Котурского. Оказалось, что хозяину 115 лет, а жене — 105.
Это был крепкий старик несколько угрюмого вида. Его родной дядя, поляк по национальности, имел здесь поместья. После установления Советской власти он бежал за границу. Когда гитлеровцы заняли Белоруссию, Юрась Котурский обратился к немецкой администрации с просьбой выделить ему часть поместья, принадлежавшего некогда дяде. Поместья ему не дали, но своим поступком Котурский восстановил против себя односельчан.
— Почему вы не бежали от нас? — спросил я.
— Куда я побегу в мои годы? — ответил Котурский. — С Советской властью я не враждовал.
— Что же вас заставило обратиться с такой просьбой к нашим врагам?
Котурский ответил не сразу.
— Вот я сам думаю, что заставило? Наверное, глупость и старческая жадность…
В селе мы стояли несколько дней. Котурский понял, что ему не угрожает опасность, чувствовал себя виноватым и делал все возможное, чтобы заслужить наше доверие. Вскоре Котурский ушел к партизанам.
Трагичен был конец Котурского: его вместе с сыном захватили фашисты и расстреляли.
Еще до выхода в рейд произошло событие, которое привлекло внимание всей оперативной группы. В распоряжение опергруппы прибыли две радистки: Дуся Титаренко и Юля Колганова.
